Не прикасайся ко мне

Они прошли мимо церкви, где царило не меньшее оживление, чем всюду. Синанг не могла сдержать удивленного возгласа при виде двух горящих ламп, старинных ламп, которые отец Сальви никогда не разрешал зажигать, дабы не тратить зря керосин. В церкви раздавались громкие крики и взрывы смеха, степенно расхаживали монахи, в такт шагам покачивая головой и зажатой в зубах сигарой. Находившиеся среди них миряне, — очевидно, провинциальные чиновники, судя по их европейскому платью, старались во всем подражать почтенным священнослужителям. Мария-Клара заметила грузную фигуру отца Дамасо рядом со стройным отцом Сибилой. В углу неподвижно стоял угрюмый и молчаливый отец Сальви.

— Грустит, — заметила Синанг, — гадает, во что ему обойдется прием стольких гостей. Вот увидите, не он будет платить за все, а причетники. Его гости всегда обедают где-нибудь в другом месте.

— Синанг! — с упреком сказала Виктория.

— Терпеть его не могу с той поры, как он разорвал «Колесо фортуны»; я больше не хожу к нему на исповедь.

Лишь один из домов городка отличался от других — окна его были наглухо закрыты, и в них не светился огонь. Это был дом альфереса.

— Ух, ведьма! Жандармская Муза, как говорит старик! — воскликнула неугомонная Синанг. — Что ей за дело до нашего веселья? Наверное, бесится от злости! А вот если нагрянет чума, закатит пир.

— Полно, Синанг! — попыталась одернуть девушку кузина.

— Я никогда ее не выносила, а теперь, после того как она испортила нам праздник своими жандармами, просто ненавижу. Будь я архиепископом, я бы выдала ее замуж за отца Сальви… Вот получились бы детки! Подумайте, она хотела арестовать беднягу Рулевого, который прыгнул в воду, только для того, чтобы угодить…

Она запнулась на полуслове, пораженная необычным зрелищем: на площади под аккомпанемент гитары пел слепой. Это был бедно одетый человек, в широкополом салакоте из пальмовых листьев. Куртка его представляла собой сплошные лохмотья, широкие панталоны, какие носят китайцы, были разорваны во многих местах, грубые сандалии стоптаны. Лицо слепого затеняли поля салакота, но эту тень время от времени словно пронизывали две молнии, которые тут же гасли. Он был высок и, судя по быстрым движениям, молод. Закончив песню, слепой ставил на землю корзину, отходил от нее на несколько шагов и издавал какие-то странные, непонятные звуки. Он стоял совсем один, на почтительном расстоянии от толпы, словно он и люди боялись приблизиться друг к другу. Порою к корзине подходили женщины и опускали в нее фрукты, рыбу или рис. Когда больше никто уже не подходил, слепой издавал еще более грустные звуки, в которых, однако не слышалось мольбы, — возможно, то было выражение благодарности. Затем слепой поднимал корзину и отправлялся дальше, чтобы повторить все сначала.

Мария-Клара догадалась, что со слепым связана какая-то тайна, и с сочувствием стала расспрашивать про него.

— Прокаженный, — сказала ей Идай. — Четыре года тому назад он заболел этим недугом; одни говорят, что заразился, ухаживая за своей матерью, другие — что получил проказу от долгого пребывания в сырой тюрьме. Он живет в поле, неподалеку от китайского кладбища, и ни с кем не общается; все избегают его. Если бы ты только видела его хижину! Ветер и дождь пронизывают ее насквозь, как игла холстину. Ему запрещено трогать что-либо, принадлежащее другим людям. Однажды бедняга проходил мимо канавы, не очень глубокой, куда как раз упал ребенок; он помог вытащить ребенка. Но отец, узнав об этом, пожаловался префекту, и тот приказал выпороть его на площади, а розги затем сжечь. Это было ужасно! Прокаженный бежал, мучители его преследовали, а префект кричал: «Запомни! Лучше утонуть, чем подцепить твою болезнь!»

— Это правда, — прошептала Мария-Клара и, движимая безотчетным порывом, быстро подошла к корзине несчастного и опустила туда ларец, подаренный отцом.

— Что ты сделала? — ахнули ее подруги.

— У меня не было ничего другого! — ответила она, улыбаясь, чтобы скрыть слезы.

— Что он будет делать с твоим подарком? — спросила ее Виктория. — Ему как-то бросили деньги, но он оттолкнул их палкой. Зачем они ему, если никто ничего не примет из его рук? Ведь не может же он съесть твой ларец?

Мария-Клара с завистью взглянула на женщин, торговавших всякой снедью, и пожала плечами.

Прокаженный подошел к корзинке, взял в руки сверкающий ларец, упал на колени, поцеловал его и, сняв шляпу, прижался лбом к пыльной дороге в том месте, где только что стояла девушка. Мария-Клара закрыла лицо веером и поднесла к глазам платок.

Меж тем к прокаженному, застывшему словно в молитве, подошла какая-то женщина. Волосы ее были распущены и взлохмачены. При свете фонарей люди узнали изможденное лицо безумной Сисы. Почувствовав прикосновение руки, прокаженный вскрикнул и, вскочив на ноги, отпрянул назад. Однако к ужасу всех Сиса схватила его за руку и сказала:

— Будем молиться, молиться! Сегодня день памяти усопших! Эти огни — души людей; помолимся за моих сыновей!