Не прикасайся! (СИ)

 - Осторожно, ступенька, - говорю я и понимаю, что испытываю странное возбуждение от ее близости.

 Твою же мать. Это просто отголоски встречи с Надей. Она так и не дала мне нормально расслабиться, включив свои нотации. И теперь я готов пожирать взглядом каждую бабу, которую вижу. И чувствую.

 - Где твои чехлы?

 - Не знаю. Я отдала их Инне.

 - Потом заберешь. Я доведу тебя до раздевалки.

 Мы вместе выходим с арены и медленно   ей неудобно идти без чехлов   направляемся к раздевалке. Я держу Никольскую под локоть, и чувствую себя странно. Нет смысла врать себе: она винит меня в том, что случилось. Маленькая эгоистка нашла, на кого спихнуть ответственность за собственную дурость.

 И все же части меня ее жалко. Каково это: быть вынужденной принять помощь человека, которого ненавидишь? Я   призрак прошлого, напоминание о жизни, которой у нее никогда не будет.

 - Садись сюда.

 Подвожу ее к скамейке и усаживаю.

 - Дай ключ от шкафчика.

 Она копается в кармане в поисках ключа, а потом я забираю из ее шкафчика сумку, ставлю на скамейку рядом и кладу ее руку на замок.

 - Твои вещи. Попросишь кого-нибудь довести тебя до холла.

 Молчит, наклонившись: пытается расшнуровать коньки. Сначала не может нащупать узел, зато потом разувается быстро и профессионально. Навыки не вытравить четырьмя годами бездействия.

 Несколько минут я еще наблюдаю за ней, не зная, слышит ли она мое присутствие. Я читал где-то, что у слепых очень развит слух, но где именно, вспомнить не могу. Потом слышу голоса, в раздевалку вваливается очередная партия девчонок, готовящихся репетировать, и я ухожу. Перед тем, как выйти, краем глаза вижу, как растерянно и немного нервно озирается Настасья, вдруг оказавшаяся в гуще толпы.

 Но, в конце концов, я ей не нянька. Как-то же дошла до катка. Значит, найдет и дорогу обратно.  

3 - Настасья

  Я принципиально не хожу ни в какие реабилитационные центры и не слушаю блоги из серии  как жить без зрения. Психолог говорит, это потому что я еще надеюсь, подсознательно думаю, что такое положение временное. Но она не знает, что именно я три года назад сказала  Хватит! Больницы, обследования, процедуры  мне не хотелось провести всю жизнь в окружении пищащей, стрекочущей и щелкающей медицинской аппаратуры.

 Поэтому я надела очки, взяла трость   и спряталась ото всех. Удалила все контакты из записной книжки, отказалась общаться с бывшими подругами. Отныне для меня существовали только отец и братья. Даже экономка почти не говорила со мной, то ли не зная, как общаться с такими, как я, то ли вздохнув с облегчением. Одной капризной хозяйкой меньше.

 Не знаю, сделала ли потеря зрения меня менее капризной.

 Четыре года назад я прилетела домой, открыла папин бар, выпила половину бутылки вермута, взяла из ящика ключи и поехала на отцовской машине. Я до сих пор смутно помню тот вечер, последнее воспоминание - как пью стакан за стаканом, захлебываясь в слезах, а потом прихожу в себя в палате. Адски больно, страшно, хочется пить и  темно.

 С тех пор темнота так и не отступила, а я с ней свыклась. И даже подружилась, ведь в темноте во многом проще. Я скучала по льду, по полноценной жизни, но одновременно с этим будто выдохнула. Больше никто не ждал от меня медалей. Больше никто не оценивал, как куколку в музыкальной шкатулке. Если ты не пластична, не музыкальна и недостаточно гибкая   ты не заслуживаешь внимания, а если ты не на пьедестале, то зачем вообще ты тренируешься? Это девиз группы, не мой. Уже очень давно не мой.

 Жизнь фигуриста подчинена своду строгих правил и запретов. Держать вес. Тянуться. Наращивать мышечную массу для прыжков. Настраиваться психологически. Выкатывать программы раз за разом, пока не получится идеально, пока не услышишь скупую похвалу от Алекса и не уползешь домой вконец разбитая.

 И самый страшный кошмар: если вдруг Крестовский увидит, что ты набрала даже не килограмм, хоть триста грамм веса. Мне до сих пор снится, как я встаю на весы, вижу там цифру  55  и по коже идет мороз. Рядом стоит Алекс, я вижу в его глазах раздражение, и меня начинает тошнить,  а затем просыпаюсь -  и вместо весов перед глазами тьма. Даже не знаю, что лучше.

 Сегодня я иду на лед. Внешне я стараюсь ему соответствовать: быть такой же холодной, но внутри все трепещет, внутренности скручиваются в тугой узел. Я так боюсь! Боюсь встретить знакомых, боюсь не суметь встать на коньки, боюсь травмироваться. Папа выкупил всю арену, но от этого не легче.

 - Привет, я Инна, - слышу равнодушный женский голос.  - Ты готова? Твое время началось.

 Я хочу попросить ее помочь зашнуровать коньки, но равнодушие и металл в голосе не дают это сделать. Трачу непозволительно много времени на шнуровку и неуклюже иду к выходу на лед, осторожно ощупывая палкой пространство перед собой. Странная, должно быть, картинка: девчонка в коньках, с тростью и в очках.