Не приходя в сознание

— Знаете, — усмехнулся Левашов, — у меня деловое предложение — давайте говорить друг другу «ты», а? Поскольку оба мы — жертвы стихии, оба пленники снега, и еще неизвестно, когда кончится вся эта катавасия... Будет излишней роскошью говорить «вы». И потом, Лина... Ведь «вы» — это временная форма обращения, так сказать, предварительная.

— Боже, да хватит меня уговаривать.

— Вот и отлично... Ты... одна едешь?

— Почему же... Нас двести человек. — Какой-то беспомощный вызов все время звучал в ее словах. Будто она заранее знала, что ее хотят обидеть, и заранее готовилась к отпору.

— Лина, ты на Урупе бывала когда-нибудь?

— Нет. И знаешь, не чувствую себя несчастной.

— А хочешь побывать?

— А что... Дело только за мной?

— Да.

— Что ж, если это не слишком дорого мне обойдется...

— Что ты имеешь в виду?

— Все. — Она в упор посмотрела на Левашова. И он только сейчас увидел как бы в отдельности ее крупные губы, чуть раскосые глаза, широкие скулы, скрещенные на груди руки и беспомощность, в которой она боялась признаться, наверно, даже самой себе.

— Ты родилась в Сибири?

— Да, моя бабушка бурятка.

Они стояли одни в желтом полумраке коридора и невольно говорили вполголоса. Над головой все так же грохотал буран, а из купе доносился разноголосый неутихающий храп.

— Знаешь, — сказал Левашов, — странное какое-то у меня сейчас состояние... Тебе покупали когда-нибудь велосипед?

— Мне покупали другие вещи... Платья, куклы, потом — путевки.

— Это не то. Лет двадцать назад мне батя купил велосипед. До того времени я катался на чужих — задрипанных, трехколесных. Да и какие это были велосипеды... Собственность всего двора. По-моему, их и на зиму во дворе бросали. А тут — колеса никелем сверкают, звонок такой, что и прикоснуться страшно, руль без единой царапины! Поставил я его в сарай, сел напротив и смотрю... Потом дохну на обод и слежу, как облачко на нем исчезает. И кажется, если сесть на него, то носиться можно по всей земле и никто не угонится за тобой, и вообще. Знаешь, у меня с тех пор самый счастливый сон — это я в закатанных штанах, с глазами во все лицо, с тощими руками, будто припаянными к рулю, несусь по тропинке. А она петляет, кружит между деревьями, холмами... Трава по сторонам, козы на цепях пасутся, петухи на заборах орут как полоумные. Батя, тогда он еще был, что-то кричит мне, смеется, рукой машет. А я будто лечу над этой тропинкой. Видел я этот сон раза три, и, как только он начинается, я уже знаю, что дальше будет, знаю, когда петух закричит, когда батя на повороте покажется и что он крикнет мне.

 

Втиснувшись в угол купе, Арнаутов, казалось, дремал. Но едва Левашов открыл дверь, старик встрепенулся.

— А, это вы! Входите!

— Не помешал?

— А чему вы можете помешать? Разве что лишить меня возможности скучать, хандрить, злиться... За это я скажу только спасибо.

— Где же ваши соседи?

— Разбрелись по составу. Виталию проводница наша приглянулась, все время у нее торчит. Олег оказался любителем преферанса, третьи сутки пульку пишут. По моим подсчетам, они проиграли все вагоны и за паровоз принялись. А вам не скучно? Впрочем, вы, наверно, привыкли на своем Урупе к таким вот заносам, когда неделями неба не видишь. Да, в маленьких поселках, на маленьких островах иное отношение ко времени.

— Как сказать...

— Ну как же! В городе опоздал на работу на десять минут — и дело разбирает директор. А тут тебя три дня никто не видит, а когда ты наконец появляешься, только и спросят, все ли в порядке? Да и у вас. Ведь землетрясений десятилетиями не бывает...

— Землетрясения не прекращаются ни на минуту, — сказал Левашов.

— В масштабе Земли? Планеты? Да!

— Нет, в масштабе Курильских островов. Мы ведь ощущаем далеко не все землетрясения. А что касается времени... Хотите расскажу, как отсчитывают время сейсмологи? Допустим, в двухстах километрах от острова Уруп на дне Тихого океана произошло землетрясение. Тектоническая волна идет к нам минуту, и мы тут же сообщаем о землетрясении в управление гидрометеослужбы, а управление выходит на связь со всеми метеостанциями Курильских островов. Через пять минут предупреждения получают все узлы связи Курил. Через пятнадцать минут после первого толчка об опасности цунами знают Камчатка, Москва, Хабаровск, кроме того, сообщение передано на английском языке всем сейсмостанциям Тихого океана. Через двадцать пять минут после того, как дрогнула стрелка нашего сейсмографа, уже закончена эвакуация населения из наиболее опасных мест. И только через сорок минут мы получаем предупреждение от японцев.

— А американцы? — спросил Арнаутов.

— Те далеко. Но обычно цунами проходит через весь Тихий океан.

— Сколько же ему требуется на это времени?

— Гораздо меньше, чем хорошему современному самолету.

— Простите, — сказал Арнаутов, — сколько вам за это платят?

Выцветшие глаза старика были спокойны, брови вскинуты в ожидании ответа.

— На жизнь хватает.

— На жизнь или прожитие? — настаивал Арнаутов.