Не приходя в сознание

— Да. Недолго.

— Послушай, Лина, может быть, я произвожу странное впечатление...

— Не производишь.

— Подожди, не перебивай. — Левашов взял ее за руку. — Ситуация не позволяет выдерживать все сроки приличия... Ротор на подходе. Ты мне ничего не скажешь?

— Что тебе сказать... Даже не знаю, что тебе и сказать... Я не привыкла к таким темпам. — Она прямо взглянула на него.

— Я тоже. Но темпы диктует ротор.

— Странно все как-то получается. — Лина улыбнулась, но ее раскосые глаза остались темными и серьезными.

— Такие вещи всегда происходят странно, — сказал Левашов.

— Какие вещи?

— Когда один человек приходит к другому и приглашает его с собой на остров Уруп, на Таганку или в соседнюю пещеру.

— И вот приходит к тебе этот человек, — медленно проговорила Лина, — и начинает задавать довольно бесцеремонные вопросы... Была ли ты замужем, где твой бывший муж, есть ли у тебя ребенок...

— Об этом я не спрашивал.

— Нет, почему же, об этом надо спросить. Знаешь, Сережа, обычно люди очень неохотно признаются в одиночестве. Если ты одинок, значит, ты слаб, бездарен, угрюм. Конечно, я могу найти уйму оправдывающих обстоятельств — я совсем недавно на острове, я приехала отнюдь не в прекрасном настроении и самочувствии, то, что произошло со мной на материке, в какой-то степени катастрофа... Но знакомые думают, что знают все, а на работе есть более важные вещи, есть твой моральный облик, и он должен быть чистым. Но где кончается чистота и начинается стерильность? Ведь мы не стремимся к моральной стерильности, верно? А эта деликатность... Она стала такой удобной и непробиваемой стеной, за которой часто прячется самое дремучее равнодушие. И тонкий, воспитанный человек отлично себя чувствует, оставляя за спиной твою зареванную морду! Соседка пожалуется кому-то на твою грубость, начальник беззлобно отметит, что ты редко выступаешь на семинарах... Иногда так хочется, чтобы хоть какой-нибудь пьяница спросил в автобусе — отчего ты, девка, хмурая сидишь? Странно, я до сих пор как о чем-то светлом вспоминаю заседание месткома, на котором разбирали меня за какую-то провинность. Мне тогда объявили выговор, но, господи, с каким волнением я отвечала на вопросы! Чем занимаюсь после работы, что читаю, какие фильмы нравятся...

— Послушай, Лина, — медленно проговорил Левашов, — давай как-то определимся.

— По сторонам света?

— Нет. Давай определимся между собой. Видишь ли, я не привык к таким вот ситуациям, и ты не удивляйся, пожалуйста, если я слова буду говорить не из этой оперы. Если я скажу сейчас, что люблю тебя, это будет нечестно. — И не говори! В чем же дело?

— А дело в том, что я, наверное, могу тебя полюбить.

— Отлично! Тогда и поговорим.

— Лина, нам нужно встретиться в Южном, когда вернемся из своих командировок. Это будет где-то через неделю. А с поправкой на погоду — через две недели. Через две недели в кафе «Рябинка». В семь часов вечера.

— Ты уверен, что это необходимо?

— Если к тому времени все потеряет значение, значит, кто-то из нас не придет. Может, мы не придем оба. Это вовсе не исключено. Поэтому я не прошу у тебя телефона и не даю тебе своего. На всякий случай назначим второй контрольный срок — через месяц там же, в то же время. Годится?

— Сережа, прошу тебя об одной вещи... Я прошу тебя прийти, даже если к тому времени потеряю для тебя значение. Ты скажешь мне об этом сам, хорошо?

— Заметано, — улыбнулся Левашов.

Потом они спустились в вагон, прошли в пустое купе, где жила Лина, зажгли два огрызка свечи и уселись друг напротив друга. Оба поставили локти на столик, оба подперли подбородки ладонями и... рассмеялись.

Уже то, что они одни в купе, наполненном уютным запахом коптящего фитиля, было самым большим, что вообще могло быть между ними в этот день. Они словно давно шли навстречу друг другу и теперь не торопились, зная, что у них еще очень много времени. И зная, что это не так.

 

Утром Левашов хотел было зайти к проводнице, но остановился, услышав голоса в купе. Там был Виталий. После всего, что сказала ему Оля в тот вечер... Видно, он был из тех, кого трудно оскорбить.

— И вагон холодный, — говорил Виталий, — и ты какая-то холодная.

— Слава богу, не все так думают. А холодно — бери ведро и мотанись по составу... Может, наскребешь чего.

— Слушай, Оля, а этот дружок твой... Коля... Тебе в самом деле интересно с ним? Какой-то он того...

— Давай-давай, я слушаю!

— Не для тебя он, Оля! Он же лопушок садовый!

— Да ты на себя посмотри, тюря нехлебаная! Бери лучше ведро, совок и пройдись по вагонам.

— Пошли вместе?

Левашов понял, что пора вмешаться. Если они отправятся сейчас на поиски угля, то поставят под угрозу всю операцию. Ясно, что за чемоданом присматривают не только они с Пермяковым. Есть в поезде еще один человек, который не сводит глаз с восьмого вагона.

— Куда это вы собираетесь, молодые люди? — Левашов отодвинул дверь.

— Да вот товарищу холодно стало, решил печь истопить...

— А стоит ли? Завтра все равно стронемся.

— Оля, посмотрите, какой у него свитер. — Виталий ткнул пальцем Левашову в грудь. — Ему здесь зимовать можно. Идемте.