Не промахнись, снайпер!

Люди бежали вслед за Чистяковым, к сараю. А двое бойцов, уверенные, что сарай станет для всех ловушкой, кинулись в кусты краснотала, росшие редкими пучками с другой стороны проселка. Через несколько минут на дороге появился легкий приземистый танк Т-1 со спаренным пулеметом и два мотоцикла, тоже с пулеметами. Эти танки активно участвовали в боях сорок первого года и в большинстве были выбиты. Сейчас немцы использовали их во вторых эшелонах против окруженцев и для прочесывания захваченной местности.

Сарай с ходу прострочили несколькими очередями. Все мгновенно бросились на земляной пол, покрытый тонким слоем сена. Кто-то не успел и вскрикнул, схватившись за перебитую ногу.

— Тише! — зашипели на него, зажимая рот.

— Перевяжите, кровью истечет, — сказал Чистяков и дал команду срочно собирать имевшиеся гранаты.

Гранат оказалось всего две: «лимонка» Ф-1 и РГД-33, обе гранаты противопехотные. Даже против тонкой брони ими ничего не сделаешь, связка не получится. Из оружия имелись лишь винтовки с малым запасом патронов и наганы у Чистякова и старшины. Ночью, усталые, едва бредущие бойцы выкинули гранаты, оставшиеся после боя, противогазы и все остальное, что казалось лишним. Сейчас эти выброшенные РГД могли спасти нам жизнь.

До немецкого танка и мотоциклов, остановившихся на проселке, было метров двести пятьдесят. Командир экипажа, он же, видимо, старший в группе, что-то объяснял мотоциклистам. Те кивали головой, затем оба «Зюндаппа», взревев моторами, понеслись к хутору, а Т-1 остался на холме, перегородив дорогу. Он занял хорошую позицию, откуда на несколько километров просматривалась широкая низина, степь и уходящий влево склон с редкими акациями и вязами. Затем началось то, что осталось в моей памяти на долгие месяцы и даже годы.

Танк открыл пулеметный огонь. Сначала мы не поняли, по какой цели. Потом, прильнув к узким щелям и пробоинам в стене, увидели, что вдоль дороги, по степи и склону торопливо шли и бежали наши бойцы. Остатки частей, державшие, как и мы, оборону в степи за Доном, а теперь прорывавшиеся к своим. Основная масса войск отступила или погибла, многие попали в плен. На восток упорно шли мелкие группы по 10-15 человек, некоторые — побольше. Спешили пересечь низину бойцы-одиночки.

Немецкий танк, занявший выгодную позицию на вершине холма, стал хозяином их жизней. Спаренная установка била непрерывно, высокая плотность огня настигала свои жертвы за километр и больше. Вцепившись в какую-либо группу, спаренная трасса не с первой, так со второй или третьей очереди настигала ее. Фрицы патронов не жалели, цейссовская оптика и хорошие прицелы не давали вырваться обреченным людям. Бойцы падали один за другим, раненые пытались ползти. Кто-то успевал укрыться, а затем, выбрав момент, убегал под защиту деревьев, кустарника или нырял в овражек.

— Куда же вы претесь? — сжав кулаки, шептал наш пожилой старшина Горбуль.

Позади ждала тоже смерть, и красноармейцы упорно двигались на восток. Не сказать, что людей было очень много. Но продолжали идти, возникая в прицеле пулеметов. Под огонь попали остатки батальона, или нескольких рот, примерно человек семьдесят. Две трети остались лежать между проселком и хутором, остальные добежали до речки.

Иногда пулеметы замолкали. Стрелок перезаряжал ленты или менял перегревшиеся стволы. Механик-водитель изредка вылезал на броню, осматривался по сторонам, потягивался, разминая затекшие мышцы. Отсюда я не мог разглядеть выражение его лица, но, кажется, он улыбался. Чего не улыбаться, когда пулеметы работают четко, а «иваны» валятся, как снопы. Сволочь!

Так получилось, что я считался лучшим стрелком в роте. Неплохо сдавал нормы ГТО еще в техникуме, особенно по стрельбе из малокалиберки. В учебном полку освоил трехлинейку и в обороне уверенно попадал в цель за двести-триста метров. Я бы, наверное, смог без промаха завалить этого слишком жизнерадостного арийца, но ротный запретил нам даже прикасаться к затворам винтовок. Все мы хорошо понимали — один выстрел, даже удачный, и командир танка изрешетит всех нас за минуту вместе с сараем. Сержант Степа Кращенко считал убитых, его губы кривились в злой усмешке, похожей на судорогу.

— Тридцать два… сорок… пятьдесят семь…

Ворочались и стонали раненые. Старший лейтенант Чистяков, как командир, острее других чувствовал наше бессилие и обреченность. Сейчас фрицы, как в тире, выбивают окруженцев, но рано или поздно подкатят к сараю и проверят его. Дадут несколько очередей, люди кинутся прочь, и все будет кончено.

В таком бессильном напряжении прошло часа полтора или два.