Не прощаемся. «Лейтенантская проза» СВО

А «Проза» изучает лица людей. Две мамашки с симпатичными взрослыми дочками гуляли и завернули сюда. Женщины перестали кутаться в жару. Видать, привыкли к военным. Две старухи: одна плотная, вторая сухая, обе – в косынках, осуждающе теребят взглядами девочку лет 14, вставшую в очередь с чупа-чупсом во рту. Неряшливо одетый старик опирается на палку и красными слезящимися глазами изучает стартовую ступень «панциря», что рыжеет в траве. Все молчат. «Как быстро люди привыкают к танку на своей улице», – думает «Проза».

В глазах женщин – настороженность. Еще недавно они были нимфами и грациями, женами и мамами, принцессами-дочками. И вот уже полгода женщины живут с пониманием: никто не защитит: ни муж, ни отец, ни брат. Нет государства. Нет эмансипации, феминизма. Все испарилось. Есть только одетые в потное хаки мужики с контуженными глазами, «только что с передка». В глазах женщин, и молодых, и старых, общее невысказанное понимание: здесь они – добыча. Как тысячи лет до сих пор. Усталые «вежливые люди» оскотиниться на войне не успели и девушек не трогают – хлеба бы купить. Но женщинам неуютно.

Над ГЭС из-за Днепра тонко взвивается звук сирены – воздушная тревога. Очередь не реагирует. Техника приходит в движение, лязгают гусеницы. Колонна рассредоточивается.

В голубом небе друг за другом лопаются белые шарики, это «панцири» сбивают HIMARSы. За вспышкой над головой следуют два разрыва: сначала перехваченного снаряда, следом – звук старта зенитной ракеты. Люди в очереди вздрагивают, кто-то пригибается, все молча считают вспышки. Все знают, что «панцири» не могут сбить все снаряды, и прилет будет! Будет прилет!

В глазах женщин – страх. Никто не защитит. Лязгают гусеницами русские мужские игрушки, в небе рвутся американские мужские игрушки. Инстинктивно мамашки с дочками шагают к «Прозе» спиной, так укрываются под деревом в непогоду.

Восемь! И? Девятый HIMARS падает в четырехстах метрах на околицу. Очередь издает стон. Женский стон. Дребезжат оконные стекла, где-то что-то вылетело. Над деревней вырастает облако бетонной пыли, которое тут же сменяется черным дымом пожара.

– Шиномонтаж, – скрипит старик.

В глазах женщин ужас. Кто-то пытается вырвать руку из материнской, кто-то настаивает, что хлебушка надо купить. Девочка, выронив чупа-чупс, убегает в сторону пожара.

«Проза» уже не может видеть этих глаз.

Из глубины души вырастает что-то древнее, звериное, первобытное. Он разглядывает столб дыма над деревней и вдруг понимает: с этим дымом только что улетучилась его мирная жизнь. Что все деньги мира – пыль. И «Проза» не просто так оказался среди этих мужиков в зеленом. Теперь он – в строю. И он готов защищать этих женщин и детей…

Своих женщин и детей…

Наших женщин и детей…

Чужих женщин и детей…

«Еще вчера тебя бесило нелепое русское государство с коррупцией и бюрократией, – думает «Проза». – Теперь ты и есть русское государство. Здесь и сейчас».

По возвращении в штаб «Проза» видит, как часовые беседуют с двумя местными. Парень и девушка. Вот так, запросто?

Люди, ау! Вы подходите к замаскированному военному объекту, по сути, демаскируете его. На что вы надеетесь? Вы ищете приключений? Вы их нашли!

Но ни КГБ, ни ФСБ, ни СМЕРШ, фильмами о которых пугают обывателей, у десантников нет. Особист в дивизии один!

«Прозу» как советского почти офицера организация караульной службы умиляет. Часовые сидят, курят, болтают, не отрываются от телефонов. Не сдержался, спросил у «Дрозда»:

– Что за хрень?

– А все на сознательности, – отвечает начштаба, – бойцы опытные, обстрелянные, и начкар не нужен. Сами ведут график, сами друг друга будят, сами меняются.

– Ну не все без проблем, – встревает в разговор капитан-кадровик «Селен», – наш водитель КамАЗа сегодня уснул на посту. Я у него автомат забрал. Бегало потом это чудо – искало оружие.

– Белобрысый такой? – спрашивает «Дрозд».

– Да. Сибиряк.

– А болтовня с местными? – возвращается к прежней теме «Проза».

– Понимаешь, – отвечает «Дрозд», – если все делать по правилам: колючка, предупреждающие надписи: «Осторожно, мины», «Стой, кто идет» – местные взвоют! Они же тут ходили и ездили на велосипедах всегда! Всю жизнь! Не стрелять же по старухам? Вот и стараемся сидеть тихо.

* * *

В обед «Проза» увозит к границе тех, чей контракт окончился. Едут через Херсон. Крюк объясняется тем, что мост Каховской ГЭС поврежден HIMARSами, и легковые машины не пропускают.

Один из попутчиков «Прозы» спит на заднем сиденье, второй – Юра – жаждет общения. Юра носит черную бороду, но голова обрита, на затылке татуировка – штрих-код с кулаком в середине. Юра из Башкирии, он пришел служить по контракту по убеждению:

– За идею, а так я – монархист.

Его глаза на загорелом лице блестят, когда он спорит с «Прозой» о русской национальной идее и русском мире.

По мнению Юры, русская национальная идея – справедливость. Но «Проза» не согласен: справедливости мало для позитивной картины русского будущего. Нужно найти ответы на вопросы: как людям строить жизнь, вести хозяйство, зарабатывать?