Не прощаюсь

– Покрасовались? Поигрались в суд? Теперь судьей буду я. Объявляю приговор сразу, без волокиты. «Повинен смерти ты, отродье Вельзевула!» – Он величественно воздел руку и повернул большой палец книзу. – Чем бы вас прикончить, мсье Фандорин? Хочется подобрать что-нибудь эффектное.

Он взял со стола серебряный канделябр, повертел – отставил.

– Нет, это тривиально… Вот то, что надо! Орудие божьего гнева. – Поднял массивное восьмиконечное распятье. – Гарантирую моментальное отпущение всех грехов. Или чем-то другим? Прямо даже не знаю. Глаза разбегаются…

Невский лицедействовал, изображал задумчивость, тянул паузу – наслаждался минутой.

– Нет! Решено! Вы – благородный идальго и имеете право погибнуть от меча!

Взял со стола георгиевскую наградную саблю с золотым эфесом, обнажил клинок. На полированной стали сверкнули блики.

Заветный меч, булатный побратим,
Отправь злодея ныне в преисподню!

Георгиевская сабля

Фандорин прикинул, не попробовать ли дотянуться до шута тростью. Нет, не стоило и пытаться. Сильного и быстрого удара не получится, а выглядеть жалким не хотелось. Лучше принять смерть без суеты.

Невский явно обучался сценическому фехтованию. Он изобразил саблей какие-то замысловатые, изящные кренделя в воздухе, потом сделал выпад – Эраст Петрович инстинктивно отшатнулся, иначе острие пропороло бы ему грудь. Попятился. Уперся спиной в шкаф.

Актер злорадно улыбнулся:

– Ага, вы все-таки не каменный. Подыхать не хотите. Но придется, никуда не денетесь. Сейчас я медленно и с удовольствием пришпилю вас к дереву. Как бабочку в коллекции, иголкой через брюшко.

Он опустил клинок ниже, до живота. Надавил.

Острая боль пронзила тело, а Невский еще и слегка покрутил рукоятку, расширяя ранку.

– Мы ведь не будем торопиться, правда? Это так приятно!

Кулаком не дотянусь, думал Фандорин. Ногой можно бы достать, но ее не поднимешь. Стоять и не шевелиться. Главное не застонать, не вскрикнуть. Преодоление боли – одна из радостей самурая.

Но было не только больно. В животе, в самой глубине тела, происходило что-то еще, какое-то странное щекотание, словно там в самом деле затрепыхала крылышками бабочка. Эраст Петрович перестал обращать внимание на болтовню сяожэня, стал прислушиваться к себе.

Неужели… Неужели это она? Так вот где она спряталась!

Разумеется, где же еще ей быть? Хара – вместилище жизненной силы. Когда самурай хочет выпустить ее наружу, он взрезает себе живот. Укол стали пробудил энергию Ки. Она просыпается!

Изнутри струился ток, с каждым мгновением усиливаясь. Боли больше не было, лишь звенящая, наполняющая всё существо вибрация.

Радостно засмеявшись, Фандорин схватил рукой лезвие. Его край не был острым – кто натачивает парадную саблю?

Невский заткнулся. Удивленно приподнял брови. Попытался вдавить клинок – тот не сдвинулся ни на йоту. Попробовал дернуть на себя – тоже не получилось.

– Что за фокусы… – пробормотал он.

И вдруг выпустил рукоятку. Отскочил к противоположной стене, тоже сверху донизу занятой шкафами. Выхватил пистолет.

– Черт с тобой! Подохни попросту, от пули!

Эрасту Петровичу казалось, что движения врага странно замедленны: Невский очень плавно отдаляется, долго тянет из кармана оружие, «браунинг» цепляется за ткань, небыстро высвобождается. Легко можно было вышибить пистолет или сбить неуклюжего болвана с ног. Но торопиться не хотелось. Соскучившееся по скорости тело просило острых ощущений.

Вот Невский навел дуло, целя прямо в лоб. Фандорин не шевелился, только улыбался. По животу под рубашкой стекала щекотная струйка крови. Это было приятно. Вся карада искрилась жизнью, словно только что налитое шампанское пузырьками.

«Браунинг» выплюнул огненное жало. Голова Фандорина, будто сама собой, качнулась в сторону. Пуля с хрустом впилась в дерево.

Руки тоже действовали без команды, слаженно и быстро.

Левая перевернула саблю эфесом к себе, подкинула. Правая перехватила, метнула коротким, точным броском.

Прозвучал еще один выстрел. Вторая пуля прошла в миллиметре от фандоринского уха.

И пистолет ударился об пол.

Невский косил глаза книзу, будто хотел там что-то рассмотреть и не мог. А рассматривать было что. Сабля насквозь пронзила актеру горло и вошла в дверцу шкафа до половины.

– Ну и кто из нас б-бабочка? – спросил Эраст Петрович.

Руки умирающего схватились за рукоятку – и упали. Глаза закрылись. Тело обмякло, но осталось висеть.

Фандорин уже не смотрел на мертвеца. Он посжимал-поразжимал пальцы. Присел и подпрыгнул – сначала не очень высоко, потом еще раз, метра на полтора. Ударил кулаком по краю стола. Подломились ножки, столешница покосилась, с нее звонко покатились кубки, подсвечники, прочая сверкающая чепуха.

– То-то же, – сказал Эраст Петрович энергии Ки. – И больше д-дурака не валяй.

Опять заикаюсь, вдруг понял он. Совсем без инвалидства нельзя? Ладно, лучше заикаться с энергией Ки, чем разливаться соловьем из кресла-каталки.

Он выглянул за дверь. Прислушался.

Кто-то вдали командовал:

– Обыскать все помещения! Где у них тут награбленное? Поставить караул! Нашли Волю?