Не прощаюсь

– Теперь, благодаря вам, не сделает. Я давеча сказал, что мечтаю об отставке. Но я позволю себе удалиться от дел, лишь когда завершу свою святую миссию. У меня нет иллюзий касательно собственных дарований. Я не обладаю железной волей адмирала Колчака, неукротимой энергией барона Врангеля, военным гением Гай-Гаевского, но в том тяжелом выборе, который сегодня стоит перед Россией, я – наименьшее из зол. Хотя бы потому, что я твердо намерен не быть злом. И когда я возьму Москву – если я ее возьму, – не будет ни расстрелов, ни виселиц. Я объявлю всероссийскую амнистию, я буду проводить политику национального примирения. Потому что дело вовсе не в Ленине и Троцком. Революцию породила общественная несправедливость. И я ее исправлю. Во всяком случае, честно постараюсь это сделать. Белая Россия – это не безгрешная Россия, но это Россия, в которой белое – это белое, а черное – это черное, и в борьбе первого со вторым власть будет на стороне белого. Вот что такое белая правда.

Фандорин молчал. Доводы Антона Ивановича на него подействовали. Особенно о том, что отказ от действия – тоже выбор. Главнокомандующий вряд ли догадывался, что почти в точности повторил древний дзэнский парадокс: «Недействие равнозначно действию, но действие не равнозначно недействию».

– Я вижу, что вы за человек, – тихо продолжил генерал. – И мне очевидно, что вы не сможете умыть руки, оставив родину погибать, а после гибели еще и гореть в аду. Если же я в вас ошибаюсь… Человек, в отличие от страны, выбирает свой ад сам… Это всё, что я должен был вам сказать. А теперь простите. У меня тяжелое положение на фронте и еще более тяжелое положение в тылу.

Эраст Петрович вышел из салон-вагона бледный. Он очень испугался, что Мона ему этого не простит.

С тем большей охотой Фандорин уцепился за возможность отсрочить неизбежное. Оставалось еще второе из двух дел, о которых он говорил жене. Совсем маленькое.

Вернувшись ночным поездом в Харьков, Эраст Петрович сначала, разумеется, заехал в штаб армии обговорить детали предстоящей поездки, но сразу после этого отправился в Особый отдел.

Романов принял гостя в кабинете, вежливо поинтересовался целью неожиданного визита. Взгляд у капитана был тусклый, лицо осунувшееся.

– Алексей Парисович, вы – красный шпион, – не спросил, а констатировал Фандорин.

Глаза Романова ожили, прищурились.

– Это шутка?

– Я давно это знаю. Со дня нашего з-знакомства. Помните, как тогда, в лодке, после бегства от красных, вы вытряхивали пустые гильзы из барабана и одна отлетела мне под ноги? Я поднял ее и увидел, что дульце удлиненное. Вы стреляли холостыми патронами, а значит, вся история с побегом – инсценировка. Я решил, что это не мое дело и п-промолчал…

Романов настороженно слушал. Нервы у него были крепкие.

– Когда в приюте случилась диверсия, вы были у меня на подозрении первым, но у вас оказалось алиби: Козловский сообщил, что вас не было в Харькове. И я опять оставил вас в покое, потому что я не участвовал в г-гражданской войне.

– Теперь что-то изменилось? – негромко спросил капитан.

– Да. Я сделал выбор. Через два часа я отправляюсь в к-командировку, которая, вероятно, решит судьбу войны…

– К Махно? Не удивляйтесь моей осведомленности. Я теперь клеврет Скукина, он мне всё рассказывает.

Эраст Петрович одобрительно кивнул. Ему понравилось, что молодой человек не юлит, не теряет самообладания, а главное – не отнимает лишнего времени.

– Вы мне симпатичны, я не ж-желаю вашей гибели. У вас два часа, чтобы скрыться. Перед отъездом я отправлю Гай-Гаевскому записку, в которой сообщу всё. Так что советую немедленно исчезнуть.

Он поднялся, считая разговор оконченным, но встал и капитан.

– Попытаетесь меня убить? – чуть удивился Фандорин. – Не рекомендую.

– Нет. Я знаю, что орех мне не по зубам… Мне было ясно, что рано или поздно вы сделаете выбор. Надеялся, что иной… Вы же умный человек. Неужто вы не понимаете, что настоящая Россия с нами, а не с ними?

– С т-товарищем Заенко? С заплеванными улицами, загаженными храмами, растоптанной культурой?

– А что, если Россия такая и есть? Что, если ту Россию, которая вам нравится, придумали Пушкин с Тургеневым? А настоящая – это Стенька Разин и Емелька Пугачев. Вы свой собственный народ-то знаете? Конечно, можно снова загнать его в подвалы и бараки, можно посадить на цепь. Но для этого придется пролить очень много крови, тут Аркаша Скукин на сто процентов прав. Никакого Пушкина с Тургеневым у белых все равно не получится. Не правильнее ли перестать себя обманывать? Признать, что Россия – не клумба с цветочками, а навозная куча. Не закрывать нос надушенным платочком, а взяться за лопаты, не бояться грязи. И тогда через сто лет, может быть, страна превратится в цветник.

– Скукин – авантюрист и сяожэнъ. Ему не позволят распоряжаться судьбами России, а ваша аллегория хромает. Г-грязи надо бояться. Собственно, только ее в жизни и надо бояться. Если вы перестанете умничать про правильность и просто прислушаетесь к себе, внутренний голос всегда объяснит вам, что правильно, а что нет… А впрочем, это ваша карма.