Не прошло и жизни

И держал на мушке‚ стрекотал яростно‚ мерцал красным пугающим наростом‚ пока не встал перед ним упитанный старичок в майке-сеточке‚ в черных трусах до колен с тугой резинкой поперек выпирающего животика‚ пухлоплечий и узкогрудый‚ в щедром пушке седоватых волос.

– Старик‚ – сказал клоун. – Ты неотразим‚ старик.

И послал ему воздушный поцелуй.

– Теперь я? – спросил сегодняшний‚ не открывая глаз.

Тот ухмыльнулся:

– Теперь ты.

Снял жесткую‚ прорезиненную куртку‚ стянул клетчатую застиранную ковбойку‚ остался в нижней бязевой рубахе под горло: тощий‚ седой‚ патлатый и костлявый‚ с выпирающими наружу ключицами‚ с непомерно широкой грудью‚ будто под рубахой что-то намотано.

– Старик‚ – сказал клоун ехидно. – Ты непропорционален‚ старик.

А сам уже срывал оранжевую кепку‚ голубой бант в горохах‚ розовую рубаху пузырями‚ панталоны в крупную шашечку. Был он теперь не клоун. Был он спортсмен-атлет‚ бегун-прыгун‚ метатель-толкатель в ладной спортивной форме. Наголо обритый‚ дочерна задубелый‚ грозный‚ рослый‚ дерзкий и беспощадный‚ с запрятанными до случая буграми мышц. Розы на щеках исчезли‚ яркая краска на губах‚ прежняя клоунская расхлябанность: глядел зорко‚ ступал четко‚ дышал мощно‚ как на долгой дистанции. Вот наступит момент‚ вычисленный заранее‚ и взлетит упруго на послушные ноги‚ перемахнет врасплох через преграду и попрет напролом‚ жестокий и разящий‚ свирепый и бесстрашный: из одной западни в другую.

– Старики! Надо прорваться через площадь. Надо прорваться‚ старики: кровь из носа.

Было тихо.

Глухо.

Зябко и неуютно без одежды.

Сипел усталыми бронхами старый астматик с ближней скамейки‚ будто пар травил потихоньку из-под негодной манжеты‚ истово мусолил жиденькую стопку рублей‚ что осталась от прожитой жизни‚ истово пересчитывал в который уж раз в невозможной надежде на прибавление: "Фир ун цванцик‚ фир ун драйцик‚ фир ун фирцик‚ фир ун зибцик..."

Кашляла надрывно над книгой‚ будто лаяла на морозе‚ скрюченная старуха-курильщица‚ желтая‚ иссохшая‚ в вечном облаке вонючего дешевого табака: читала запойно и упрямо‚ в темноте‚ носом по строчкам‚ пеплом посыпала страницы.

Чмокала вечной карамелькой‚ пришептывала‚ присказывала невнятно свихнувшаяся от одиночества бабка с мордатым котом на коленях: платье наизнанку‚ платок набок‚ чулок спущен донизу. Сама спрашивала‚ сама отвечала‚ сама себя слушала с интересом: "Мой помирал, наказывал: мужика ты себе еще найдешь‚ но отца Барсику – никогда".

Притаилась тихими‚ седыми мышками дряхлая супружеская пара‚ Сеня и Соня: рука в руке‚ локоть к локтю‚ вечно‚ преданно‚ неотрывно‚ с детского общего садика‚ когда их расставили по двое и велели взяться за руки. "Соня‚ не плачь. Это же кино‚ Соня. Он не умер. Он встал после съемок и пошел домой‚ ужинать". – "Ой‚ Сеня‚ так может у него некому сготовить..."

Притулился на складном стульчике на выходе с Тверского дед на параличных ногах‚ что засматривал в жидкое их укрытие да канючил жалобно: "Не оставляйте меня... Не отдавайте меня... Лучше убейте‚ лучше добейте..."

А прыгун-бегун уже распахнул клоунские панталоны‚ метатель-толкатель упихал туда всю их одежку‚ утрамбовал плотно‚ перекрестил поверху штанинами‚ стянул в узел: вышло ладно‚ необъемно‚ прикладисто.

– Значит так. Бежим по одному. Ты. Потом ты. Потом я. Интервал три метра.

– Я вас ненавижу‚ – сказал вчерашний старик. – Я мало кого ненавидел‚ но вас особенно.

– Старик‚ – захохотал‚ – ты мне льстишь. Пошли‚ мужики! От нечего делать и таракан на полати лезет.

Три старика выбегали с бульвара.

Мимо раскидистых лип.

Мимо притихших скамеек.

Мимо затаившихся врагов.

Потом по асфальту. Через площадь. Поперек всяких правил.

Мерзко верещали тормоза. Матерно охали потрясенные шоферы. Похабно веселились шустрые недоростки. А тренер на пенсии‚ бегун в отставке‚ метатель на заслуженном отдыхе объяснял на бегу всем и каждому:

– Забег. От инфаркта. Пробег. От инсульта.

– В честь чего? – кричали с тротуаров прохожие‚ которым не терпелось присоединиться. – В ознаменование или просто так?

– В честь всего‚ – отвечал. – Откликнувшись на призыв. Эстафета поколений – наш подарок съезду!

И милиция брала под козырек.

– Я тут‚ – говорил Волчара. – Я не отстану. У меня ноги на гусеничном ходу. Четыре скорости. Тормоза на пятках. Форд-Вестингауз‚ Дженерал Электрик.

– Чего же ты врал‚ – уличали бульвары‚ – что мозоли к вечеру паришь? Чего заливал‚ что кряхтишь-стонешь‚ батю поминаешь?

– Батю я всегда поминаю. Батя работал в три смены‚ чтобы я человеком стал. Батя лишний коридор брал‚ по сто камер‚ чтобы на пряничек мне заработать. Каждый год новые штаны. Каждый месяц новые валенки. Каждый день новые постояльцы. А гусеницы‚ – пояснял на ходу‚ – я к вечеру отцепляю. Свои надеваю‚ в шлепанцах и с мозолями: их и парю.

Задумались все‚ и примерились‚ взыграли слабыми своими силами:

– А у вас устроиться можно? Подработать на сахарок? Пенсия у вас сохраняется? Стаж учитывается? Диплом не требуется?