Не прошло и жизни

Стоял уже у стены‚ поддерживал штаны без ремня‚ колупал ногтем кирпич – брюхо опало от переживаний:

– Сапоги дитям. Галифе жинке. А мать сыночка – никогда...

Погромыхивая на далеких стыках‚ надвигался нескончаемый обоз. Паровоз‚ вагоны чередой, и за каждым вагонным окном‚ за каждым его стеклом смутно проглядывали временем побитые фигуры. Это были они‚ привычно каждодневные‚ буднично незамечаемые‚ празднично надоедливые:

Ласковый Прищур‚

Железная Поступь Миллионов‚

Первый Среди Равных‚

Каждая Кухарка‚

Светлая Надежда Человечества.

Сидели прямо‚ глядели мертво‚ прогибали-заваливали‚ и бульвары заметно промялись под их взглядами.

– Берите почтамт‚ – говорил Ласковый Прищур.

– Нет таких крепостей‚ – говорила Железная Поступь.

– Гнев и омерзение честных людей‚ – говорил Первый Среди Равных.

– Расчищайте дорогу‚ – говорила Каждая Кухарка. – Выкуривайте из щелей.

– А в кого не попали‚ – говорила Светлая Надежда‚ – тот жив.

Воздух сипел в тормозах.

Искры сыпались из поддувала.

Патром исходила выводная труба.

Торчал машинист-страхолюдина из паровозной кабины‚ драный и косматый‚ сизоносый и багроволицый: из глаз росла шевелюра:

– Я хазаин страна. Я хазаин.

И глядел вдаль на незавоеванные еще пространства.

За кого обоз‚ тот и вождь.

Встал на пути дед голый‚ бородою обернутый‚ властно поднял руку:

– Заворачивай. Поигрались – будет. С этой эволюцией нахлебались‚ возьмемся за другую. Вот вам‚ протоплазмы‚ еще попытка.

– Да мы уж на пенсии‚ – пискнули протоплазмы с ближних и дальних скамеек. – Нам бы дотянуть до срока‚ и весь сказ.

– Цыть! Не об вас речь. Новые – они в зерне‚ в семени‚ в луковице. На пустом месте! Выхода нет.

– Есть такой выход!

Всплыл шаровой молнией борец за доброту‚ бывший застенчивый старикан – сгустком наэлектризованной злобы‚ заискрил опасными брызгами‚ сгустил вокруг напряжение до невозможного‚ предгрозовую тяжесть‚ истерическую нервозность‚ сердечную недостаточность‚ удушье и перебои. И сказал непререкаемо из глубин сгустка злыми‚ короткими разрядами:

– Есть вариант. Окончательный. Обжалованию не подлежит. На каждого одна попытка. Чтоб подобрел. И немедленно!

Мерцало опасно. Потрескивало ощутимо. Тяжелые ртутные капли отлипали по кромке‚ грузно падали на газон‚ выжигая траву‚ и борода вздыбилась‚ поискривая.

– Люди‚ – сказал дед‚ – вы на кого руку поднимаете? Ну‚ сколько можно?..

Пыхнула молния толстым‚ тугим жгутом. Коротко ударила в лоб зарядом ненависти. Разрядилась без остатка: только озоном пощекотало ноздри.

Дед грузно осаживался на колени.

На живот.

Потом на бок.

Щекой к земле.

– Ваша очередь. первая.

Взлетел кверху султан пышного дыма. Взревел паровоз устрашающим воем. Содрогался от мощи‚ пробуксовывал от нетерпения‚ торжествующе ухохатывался на околоземные окрестности.

Это включилась слепая сила без цели и смысла. Это додавливала тупая мощь без сожаления и пощады. Гнуло. Сокрушало. Заваливало и дожимало без разбора. И в навалившейся глухоте рева начался неслышный исход с бульваров.

Они уходили с Покровского молча и сосредоточенно. Они убыстряли шаг деловито и энергично. Они убегали толпой суетливо и беспорядочно. Они не подчинялись никому в своем порыве‚ и никто не подчинялся им.

На зов реки. На свежесть струи. В последнее и желанное освобождение.

И пусть с боков выстрелы. Пусть отовсюду гранаты. Мины на пути‚ рогатины с капканами‚ силовые непроходимые поля.

Через Покровский. Через малую площадь. Потом через Яузский.

Не удержать и не поворотить!

Ах‚ Яузский‚ Яузский‚ последний на пути бульвар! Кто запомнил тебя‚ кто зацепил‚ удержал в ускользающей памяти? Всё смазано на скорости.

Падали.

Застывали.

Тыкались головами о землю.

Ползли вослед и замирали на Яузском.

– Убейте меня‚ – стонал старик на параличных ногах. – Добейте меня. Только не оставляйте‚ только не забывайте...

И дергался на складном стульчике.

Оборвался Яузский нацеленным острием.

Распахнулись дома по сторонам.

Легла на пути площадь: широкая – не осилить.

Река поперек. Мост через реку. Трамвай на путях‚ одинокий вагон.

Моторчик слабенький. Вагончик старенький. Краска облупившаяся. Дуга проржавевшая. И на наружном его боку затертая‚ невидная надпись: "Трамвайное депо имени Харона".

– Чего встали? – сказал Тихий А.И. – Поторопитесь. Глава дружеского государства уже нацелился на нашу посадочную полосу.

Водитель за стеклом – глаза пристальные‚ в точку‚ ямочки на небритых щеках‚ губа кверху‚ как в начале улыбки – пошевелился‚ облизал мундштук‚ выдул дрожащий звук. Трогательный и нелепый‚ бессмысленный и влекущий. Вальс-печаль‚ мелодия разлуки: "Тихо вокруг. Это герои спят..."

Со слабым скрипом‚ как со вздохом сожаления‚ тронулся с места одинокий вагон‚ и поплыли они следом взвешенной‚ бесконечной вереницей‚ стариковские тени с бульварного кольца‚ рука в руке‚ щека к щеке‚ дыхание переплетено с дыханием‚ и три старика впереди распорядителями бала.

Через площадь – к реке – и в воду.

И тонут они в воде‚ как тонут они в памяти.

А по-над городом звон-перезвон: благовест трамвайный.

А по-над городом щёлк-перещёлк: кастаньетами по стыкам.

А по-над городом гуд-перегуд: старания без надежды.