Не проси прощения (СИ)

Все комнаты в доме были разобраны семейными парами и Ирой, поэтому Виктору выделили диван в гостиной. И он, дождавшись, когда Лера с Максом поднимутся наверх, умылся и переоделся в пижаму — специально взял с собой штаны и рубашку тёмно-синего цвета, чтобы никого не стеснять, когда поутру народ начнёт спускаться вниз с желанием поесть вчерашних салатов. Лёг на своё временное ложе, взбил подушку, накрылся выделенным матерью шерстяным пледом — и отрубился тут же. Устал за день как собака. И переволновался за Иру.

Однако сон Виктора был недолгим…

… Он вновь стоял посреди ювелирного салона, ощущая ладонь Даши в своей руке. Она казалась ему холодной и склизкой, словно Виктор сжимал слизняка или змею. Хотелось поскорее отбросить эту гадость в сторону, но он не мог пошевелиться…

— Папа?! — И снова шокированные, широко распахнутые глаза детей. — Папа, кто это?!

Кто это? Кто… Какая разница — хотелось сказать ему. Неважно, кто она, главное — кто я.

А я… Я — мерзавец. Мерза-а-авец. И разве тем, что я делаю сейчас, можно исправить всё это?! Разрушенная семья, исковерканные жизни, загубленное здоровье…

Ира опять падала, бледная, с закатившимися глазами, но на этот раз Виктор был не способен двинуться с места — так и стоял, продолжая наблюдать, как она умирает…

…пока не проснулся.

Ледяной пот на лбу, колотящееся в панике сердце, лихорадочно дрожащие руки. Виктор, стуча зубами, потянулся к журнальному столику — вспомнил, что там лежали бумажные салфетки, — и тут заметил на лестнице, ведущей на второй этаж, тёмную фигуру.

Он сразу её узнал.

— Ира? — прохрипел, приподнимаясь на постели. — Что-то случилось? Тебе нехорошо?

— Нет, всё нормально. Воды хотела выпить, — ответила Ира, и в её голосе Виктору почудилось удивление. — А вот у тебя, кажется, дела не очень. Ты вертелся и стонал. Что-нибудь болит?

— Ничего, — он усмехнулся, на мгновение прикрыв глаза. Болит… нет, не то слово. Вообще не то. — Душа если только.

— Душа? Что ты имеешь в виду?

— Неважно, Ириш, правда.

— Важно, — она вдруг заупрямилась. Подошла ближе и села на диван у Виктора в ногах. Горбовский тут же приподнялся и тоже сел — иначе было неловко, словно он болен, а Ира пришла его проведать. — Я хочу знать. Мне… нужно.

— Зачем? — изумился Виктор. Он не видел ни одной причины, по которой Ира могла захотеть узнать подробности о его душевных терзаниях.

Бывшая жена вздохнула, и в полумраке, царящем в комнате, Горбовский заметил, как Ира сжала ладони. Словно трудно на что-то решалась…

— Я хочу написать книгу, — сказала Ира очень тихо — почти прошелестела, а не проговорила. — Про мужчину, который изменил своей жене.

Виктор с трудом удержался от удивлённого возгласа.

— Да… хочу, — продолжала между тем Ира. — Он любил жену. Ну, по крайней мере, он так думает на момент измены и после неё тоже. Но зачем-то пошёл налево. И я хочу понять… Мне ведь нужно описать это в книге. А как, если я сама не понимаю? Так невозможно. Я должна понимать героя. Я могу быть с ним не согласна, но понимать обязана. А я не понимаю.

Виктор сглотнул. Умел бы молиться, попросил бы сейчас сил у Господа — осознавал, что разговор будет сложным. Очень.

— Что именно ты не понимаешь? — спросил он слегка сипло — в горле першило. Да и в целом во рту было как-то горько… А в груди — горячо.

— Я не понимаю, как можно разрушать, любя. Вот мой герой думает, что любит жену. Но разве, когда любишь, не стремишься к сохранению того, что имеешь? Ведь любовь — это в первую очередь созидание. Не разрушение. Если действительно любишь, разве можно пойти на измену? Она же — разрушение. А значит, нелюбовь. Разве не так, Витя?

Горбовский грустно улыбнулся. Ох, Ира, Ира… Он верил ей — наверняка про книгу и героя она не придумала, действительно есть такая задумка. Но на самом деле, конечно, Ире хотелось понять не героя, а его, Виктора.

И пусть это было в завуалированной форме, всё равно — он оценил.

Теперь нужно найти слова. Не чтобы оправдаться, а чтобы объяснить…

— То, что ты говоришь, работает, только если принимать во внимание одно-единственное чувство — к своему партнёру. К жене или к мужу, — медленно заговорил Горбовский, стараясь тщательно взвешивать каждое произнесённое слово. — Однако в жизни кроме этой самой любви к партнёру мы можем чувствовать много всего ещё. Например, желание попробовать новое. Или тоже любовь, но к себе, — ту самую, которую называют эгоизмом. Можно ли говорить о том, что не было чего-то одного, если в конечном итоге перевешивает второе и третье? Я считаю, что нет, но тут каждый волен решать для себя, что для него правдиво. И скорее всего, если ты попытаешься объяснить поступки героя в своей истории, это объяснение примет не каждый читатель.

— Это неважно, — почти прошептала Ира. — Всем не угодишь, ты и сам знаешь. Главное, что я должна понимать… и принимать, наверное, тоже.

Виктор кивнул и продолжил говорить: