Не простит...

Чигринский остановился, скорбно посмотрел на неё, потом направился к двери и вышел. Он прошёл по тёмному коридору, в котором горела прибитая к стене маленькая лампочка, дававшая, однако, очень много копоти и мало света. Он вошёл в свою комнату и зажёг свечу. Здесь было очень трудно шагать, но всё-таки он не мог обойтись без этого. Он не мог сидеть или лежать на месте, и его прогулка походила на какие-то безумные прыжки: сделав три шага в одном направлении, он должен был возвращаться.

«Странное существо женщина, — философски размышлял Чигринский, — до какой степени она зависит от каприза, от случайности… Не будь этого билета, ведь она спокойно просидела бы весь вечер дома!» Но затем он представлял себе Лопатину сидящею за столом в той позе, в которой он её оставил; воображал, какое она переживает негодование по отношению к нему, и ему казалось невозможным оставлять дело в таком положении. Он очень дорожил её расположением. «После этого она меня совсем возненавидит», — с отчаянием думал Чигринский.

Рядом, сквозь наглухо запертую дверь, слышалось лёгкое похрапывание. Соседнюю комнату занимал студент-техник, хохол, по фамилии Булыга. Он уже дня два не выходил из комнаты. Булыга был очень мнителен и вечно воображал себя опасно-больным; на этот раз он схватил лёгкую простуду и, по обыкновению, вёл себя так, как будто ему предстояла верная смерть.

У Чигринского вдруг мелькнула мысль попросить у него одежду. Он постучался в дверь.

— А что вам? — болезненным голосом отозвался Булыга.

— Можно к вам зайти на минутку? — спросил Чигринский.

— Зайдите.

Чигринский быстро перебежал из своей комнаты в соседнюю. Булыга лежал на кровати, натянув на себя одеяло до подбородка. На стуле, стоявшем у изголовья, были какие-то лекарственные пузырьки с рецептами и горящая свечка.

— Как ваше здоровье? — спросил Чигринский больше для того, чтобы как-нибудь обнаружить участие и этим расположить Булыгу в свою пользу.

— Скверно! — ответил Булыга. — Кашляю. Должно быть, туберкулы…

— Слушайте, не можете ли вы мне сделать одолжение?

Булыга уже после этих слов посмотрел на него испуганными глазами. Дело в том, что он был сравнительно с другими порядочно обеспечен. Он правильно получал из дому деньги и мог бы жить в гораздо лучшей квартире, но из экономии поселился здесь. Чигринский, положим, не любил брать взаймы, потому что не рассчитывал на исправную отдачу; но Булыге было хорошо известно, что у соседа никогда денег не бывает, поэтому он тотчас же заподозрил, что у него хотят просить денег.

— Ох, знаете, я просто не знаю, что делать, — сказал Булыга, желая наперёд отвадить соседа от просьбы. — Вот уже неделя прошла, как должен получить из деревни, а ничего не шлют…

— Пришлют! — успокоительно заметил Чигринский, — вам ведь всегда присылают. Скажите, Булыга, ведь вы сегодня никуда не идёте?

— Куда же я могу выйти? Разве что-нибудь экстренное?

— Ну, что же может быть теперь экстренное, вечером? Так, значит, вы никуда не едете?

— Да что вам за дело до этого, еду я или нет?

— Да уж, значит, есть дело, коли спрашиваю. Тут, видите ли, такое обстоятельство… Мне надо пойти сегодня в одно место… приличное… А костюм мой, сами видите, каков.

— Так вы хотите в мой одеться?

— Да, если вы позволите.

— Ну, знаете, я этого никогда не делаю. Во-первых, вы длинный, а я короткий.

— Да это ничего… Тут главное, чтобы там, где полагается сюртук, был сюртук, а уж какой — это неважно…

— Нет уж, оставьте, пожалуйста! Терпеть не могу, когда мои вещи кто-нибудь носит.

— Так не дадите?

— Нет.

Чигринский ушёл к себе. Минут через десять после этого в дверь его постучались, и затем раздался голос Марьи Петровны:

— Слушайте, Чигринский, идите сюда.

Чигринский побежал в её комнату.

— Мне страшно хочется поехать, я должна пойти сегодня! Я бы сама пошла, но это ужасно далеко, я боюсь…

— Может быть, я проводил бы вас, а оттуда вы как-нибудь сами, что ли…

— Нет! как же! А вдруг я там не встречу знакомых… Нет, вы уж лучше достаньте как-нибудь себе.

— Я просил Булыгу, он не даёт.

— Ах, Булыга! Постойте-ка, я у него попрошу…

— Не даст!..

— А, может быть, и даст…

Марья Петровна в этом случае припомнила, что Булыга тоже не совсем был равнодушен к её глазкам. Она отправилась к его двери и постучала.

— Ах, ты, Господи! Да ведь я же сказал, что не могу! — крайне недовольным голосом отозвался Булыга, по-видимому, совершенно уверенный, что это Чигринский возобновляет свои домогательства.

— Послушайте, Булыга, это я! — промолвила Марья Петровна.

— Ах, вы? то есть… Это вы? — воскликнул Булыга и, несмотря на то, что дверь была затворена, из вежливости встал с кровати.

— Ну, да, я! к вам можно?

— Да, пожалуйста. Только у меня не совсем тут в порядке! Впрочем, ничего, войдите.

Лопатина вошла к нему и тотчас же сделала кислую мину от сильного запаха лекарств. Она не рассчитывала здесь долго оставаться и потому сразу сказала:

— Слушайте, сделайте мне удовольствие: дайте, пожалуйста, ваш сюртук.

Булыга с удивлением посмотрел на неё.

— Сюртук? то есть, как же? вам сюртук?