Не-птица (СИ)

Мы выбрались наружу. Мне было неловко, Иволге — смешно с меня, а Андрей пребывал в каком-то отрешенном благодушии. Достав из подсобки метлу и лопату, священник стал не спеша подметать листья и снег, собирая их в кучки и убирая с дорожки. Не зная, что сказать, я спросил:

— А разве в храме нет дворника, или уборщика?

— Он нам не требуется, — ответил Андрей. — Физический труд — важная составляющая монашеской жизни. Так что большую часть работ в монастыре выполняется братией.

— А… — я потер носком ботинка каменную кладку. — Значит, ты — монах.

— Да.

Неловкое молчание затягивалось. Иволга, казалось, вообще не обращает на нас никакого внимания. Присев на ближайшую лавочку, красноволосая пялилась в небо, болтая ножками. Длинная юбка, конечно, мешала ей делать это эффектно, но остановить не могла. Андрей домёл до ворот, поздоровался с нищими и вернулся к нам, оставив инструмент у ограды. Подошёл к Иволге и сел рядом.

— Ты в смятении. Что произошло?

Мелкая фыркнула, ножки замерли друг на друге.

— Опять цыганские фокусы демонстрируешь?

Монах пожал плечами. На ветку дерева неподалеку села одинокая ворона. Ива молча смотрела на собственные колени.

— Ну, если ты пришла молчать, тогда я пойду дальше мести, — Андрей сделал движение, чтобы подняться.

— Ладно, ладно! — вдруг выкрикнула мелкая. — Не дави, батюшка!

— К каждому прихожанину — свой подход, — монах расслабился, откинувшись на спинку лавочки.

Иволга выдохнула, села прямо и выпалила:

— Скажи, что такое «свобода»?

Несколько секунд стояла полная тишина — Андрей не двигался, только расслабленно моргал, а Ива, задав вопрос, сразу уменьшилась и уставилась себе под ноги. Я прислонился к дереву, остро ощущая себя третьим лишним.

— Ты споткнулась, да? — наконец, спросил монах.

— Ну, началось! — закатила глаза девушка. — Вот поэтому с тобой тяжело говорить!

— Я только спросил…

— Мы не на исповеди, — жестко отрезала Иволга. — На вопрос отвечай!

Андрей сцепил пальцы в замок и положил руки на колени.

— Хорошо, хорошо. Тогда вот тебе ответ: свобода — это Бог.

Мелкая только фыркнула.

— У тебя на все один ответ. И чего я сюда приперлась?!

— Чтобы самой себе доказать, что я не прав? — беззлобно предположил священник.

— Конечно не прав! — Ива вскочила. — Посмотри, сколько всего у тебя Бог отнял! Ты отказался от целого мира, на всю жизнь! И это — свобода?!

Монах кивнул.

— Тебя ограничивает мир, не позволяя раскрыть весь потенциал собственной души. Отрешившись от мира, я, волею Божией, выхожу за его границы. Всё, что от меня требуется — служить нашему Создателю и поддерживать порядок в монастыре. Служить бывает трудно, ведь человек слаб, но каждый раз, когда становится тяжело, я молюсь…

Иволга прищелкнула пальцами.

— Вот! Тебе тяжело без мира, ты чувствуешь, как давят стены!

Андрей поморщился, но ругать за выкрик не стал.

— …Молюсь, и становится легче. Чувствую себя на своем месте. Мысли не скачут, страх отступает. Я с Богом, Бог — со мной. Чего бояться? Какие границы могут остановить Его волю?

— Может ли он создать камень, который не в силах поднять? — сощурилась Ива.

— Ты пришла сюда, чтобы кидаться банальностями? — монах скрестил руки на груди. — И, если уж спросила, то да, может, и при этом останется всемогущим. В этом камне, кстати, кроется ответ на твой первый вопрос.

— Ну и? — насторожилась мелкая. — Что за камень?

— Человек, — ответил я.

Оба — и Иволга, и Андрей — повернулись ко мне так резко, что стало ясно: они совершенно забыли в пылу спора, что есть еще третий участник разговора.

— Человек, — повторил я, — Разгадка этой софистской теоремы давно известна. Чтобы создать неподъемный для себя камень, Бог должен сознательно ограничить свою волю относительно этого камня. Если верить Библии, Бог создал человека со свободой воли, на которую никто, даже Он сам, не мог покуситься.

Несколько секунд в воздухе царила тишина. Потом Ива уважительно хмыкнула.

— Шаришь! Хоть по тебе и не скажешь…

— Глеб прав, — подтвердил Андрей. — Именно это я и хотел сказать.

Иволга отошла от лавочки, глядя на ворота, из которых просматривалась улица с несущимися по ней машинами. Ворона, задремавшая было на ветке, чего-то испугалась и с громким «Карррр!» поднялась в воздух.

— Как глупо это… — наконец, медленно произнесла девушка. — Как глупо со стороны Бога было дать человеку свободу. И волю. Мы ведь совершенно не знаем, что с ними делать, Андрей. Мы в них запутываемся, теряем себя. Так много путей, так много выборов — и нет того, кто бы точно указал дорогу. Разве не глупость?

— Любовь, — ответил монах. — Дать человеку свободу — значит проявить к нему высшую, божественную степень любви.

Иволга повернулась, медленно, ломко, будто через силу. На её лице узкой трещиной замерла улыбка.

— Любовь божественному противоестественна. Было приятно поболтать, Андрюш, — и она пошла к выходу, больше не оглядываясь.

Я рванулся следом, но перед этим нужно было попрощаться, и я не знал, как. Жать руку священнику как-то неудобно… К счастью, Андрей понял меня, поэтому кивнул и быстро перекрестил.

— Беги. А то она глупостей наделает.

***