Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

В марте 1999 года IREX сообщил мне, что готов профинансировать мою работу в Узбекистане. В разгар переписки вокруг получения визы, поиска жилья и других дел от Диноры пришел ответ. В качестве «заведующей кафедрой международных отношений Университета мировой экономики и дипломатии» она заверяла: «все члены нашей семьи будут рады встретиться с вами», в том числе ее мать. Динора оказалась очень гостеприимной. Она угостила меня роскошным ужином в просторной квартире ее семьи, в котором приняли участие два других гостя: американка из Университета Нотр-Дам в Индиане и джентльмен из Индии, который был знаком с моим оксфордским другом Мадхаваном из Дели. К сожалению, речь матери Диноры Рахимы, которую я впоследствии встретил в их загородном доме, страдала от прогрессирующей болезни Паркинсона, так что ее слова расшифровывали две ее дочери, что затрудняло беседу[103]. Я также поговорил со свекром Диноры, который поделился своими воспоминаниями о том, как он, тогда четырнадцатилетний комсомольский активист из Коканда, видел строительство канала.

Архивная работа в Ташкенте и Фергане прошла хорошо. В Ташкенте я прочел материалы из узбекских государственных архивов (ф. 2702), в которых документирован ход строительства канала, а в Фергане меня привлекли бумаги (ф. 546) главного гидролога Клавдия Синявского. Тем не менее всего за несколько недель я не мог сделать много. Как я написал IREX в своем отчете: «Стоя у канала, я внезапно понял, что, если бы я собирался разыскать людей, которые работали в этом строительстве, было бы весьма неплохо порасспрашивать в кишлаках вдоль канала», но я понял, что «это потребует дополнительной подготовки и помощи». «Таким образом, – добавил я, – вероятно, мне потребуется еще одна исследовательская поездка, возможно, будущей весной или летом».

Этого не случилось. Подготовив документы для доклада о «Ферганском канале» Эйзенштейна на конференции AAASS в Денвере в ноябре 2000 года, я заархивировал собранные материалы и едва ли потом думал о них. Почему? Может, меня расстроила реакция редакторов нового журнала «Kritika», которые после того, как я отправил им исправленный вариант статьи, потребовали переделать ее снова? Почему я так легко расстроился? Самое подходящее объяснение – то, что в 2000 году я стал завкафедрой исторического факультета УШМ, и обязанностей оказалось гораздо больше, чем предполагалось. Объяснение удобное, но явно недостаточное. Думаю, что случилось так, что, сменив область трудовой истории на более широкую социальную историю через культурный поворот, я ощутил свою неспособность снова меняться. То, что такая перемена произошла всего через несколько лет, могло бы противоречить этому объяснению, за исключением того, что встает вопрос, каким историком я отказался стать.

Первоначальная идея заключалась в том, чтобы понять, что побудило этих узбекских крестьян работать под жарким солнцем в течение напряженных полутора месяцев; теперь же она казалась наивной и недостижимой. Меня также волновало то, что придется заниматься экзотическим востоковедением, а не зная местный язык, я бы оказался просто самозванцем. Альтернативный подход к теме, фактически даже оформленный в виде заявки, я назвал «Сооружение Большого Ферганского канала». Такой подход был бы в равной степени метаисторическим и историческим; в нем внимание было бы сосредоточено на том, как три человека «построили» канал: Эйзенштейн, его коллега сценарист Петр Павленко и Рахима Аминова. Это превратило бы меня в культуролога, а тогда, на рубеже тысячелетия, я знал, что не хочу им становиться. Если кто-то в будущем заинтересуется тем, чтобы что-то сделать с этим материалом, я буду рад помочь.

Если бы начать все с начала… Так горько жалуются те, чьи надежды не оправдались. Да, признаюсь в обманутых надеждах. Когда я это пишу, я только что закончил редактировать книгу (с гораздо более молодым ученым-экспертом в этой области) о евразийских пограничных областях Российской империи и Советской России [Goff 2019]. Это поле, которое я мог вспахать два десятилетия назад. Почему бы мне не рассматривать инженера Синявского, русского, отправленного из Москвы для преобразования узбекского ландшафта, как колонизатора? Возможно, моя неспособность заняться постколониальными исследованиями означала мое консервативное нежелание рассматривать Советский Союз в этом свете[104]. Теперь, когда я признал, что Советский Союз обладал признаками империи, слишком сложной кажется перспектива возвращения в Фергану, чтобы снова тщательно проанализировать бумаги Синявского.

Глава 6 Центры и периферии