А Билл вслушивался так, будто кроме звука низкого голоса Ансельма в мире больше вообще звуков не существовало. О такой внимательности говорило его сосредоточенное лицо с широко раскрытыми глазами, сложенные сзади руки и своевременное кивание головой в конце каждого предложения. В середине монолога мужчины мне уже стало совсем скучно, и я только и делал, что разглядывал своего странного и сейчас такого милого мальчика. Вот реально, какого чёрта я вообще на эту выставку пришёл, если рядом стоит тот, кем можно вечно любоваться? Бл*. Честно говоря, задолбался я уже его захваливать, но ничего поделать с собой не могу…
***
Из галереи мы вышли в каком-то совсем нехорошем настроении. Во-первых, потому что одну, из очень нравившихся Биллу картин, выставленных на аукционе, нёс впереди шедший мужчина, засунув её заполиэтиленинную в подмышку, а во-вторых, потому что мальчику так и не удалось хотя бы близко подойти к его любимому художнику. Мне даже стало как-то неудобно от всего этого. Будто это я всё подстроил, хотя ни в чём и не виноват. Подобное часто у всех бывало… Особенно когда случилась какая-то беда, а ты, начиная себя успокаивать своей невиновностью, потихоньку переходишь в поиски причин своего оправдания. Вот и у меня также. Поэтому я как-то опустил голову вместе с ним, чувствуя моросящий дождь, мелкими, дрожащими от ходьбы, каплями облепивший виски и щёки. А вроде днём была тёплая погода с ярким солнцем… Ну вообще это только на руку, Билл ведь больше любит дожди. Но что-то тихо-тихо пищит внутри, что на дождь ему на данный момент глубоко насрать. Если бы не его мать, шагающая впереди нас с большим чёрным зонтом, то можно было бы подойти к нему, приобнять, поцеловать... Глядишь и легче станет.
- Маам, а где мой зонт? – крикнул парень сипловатым голосом, ускоряя шаг. Мать его ходила быстро, почти бегала. Это я заметил сразу. Появилось ощущение, будто все свои скрытые эмоции она вкладывает в нервные движения ног, сохраняя лицо невозмутимым.
- Кажется, у меня в сумке был… Ты ведь зонты не любишь, с чего это вдруг? Повезло тебе – я его на всякий случай для Тома прихватила. – У меня внутри приятно потеплело от её слов… Ведь знает меня всего день-то толком, зато заботится как о родном сыне. Честно говоря, я так скучал по подобной заботе. Моя мать хотя бы напомнить вспомнила. Ну, хотя, наверное, я тоже отличаюсь такой рассеянностью и пофигизмом. И почему от родителей дети берут все самые худшие привычки?
- Да что-то простывать, кажется, начинаю… Не хотелось бы усугубить ситуацию в последний день перед отъездом. – Фрау Каулитц недолго порылась в большой кожаной сумке солидного вида, но со слегка потрескавшимися ручками, и достала почти точно такой же зонт, как и у неё самой. Отличались они только оттенком. У Билла – синий, почти голубой, а у матери – фиолетовый. Любит же этот индиговец близкие к нему цвета…
Парень шмыгнул для пущей уверенности матери в его словах, и раскрыл свой огромный зонт, показывая мне взглядом, чтобы я залез под него с Биллом вместе. Дождь стал слепым, постепенно показывая нам всё больше и больше солнечного света, отчего под этим просвечивающимся зонтом всё стало цвета индиго и лицо Билла, наконец, показало мне свою счастливую улыбку с прикушенной нижней губой.
- Стой… - шепнул он мне на ухо, слегка касаясь губами мочки из-за такого маленького расстояния между лицами, и остановил за край пиджака. Внутри проскочило почти мимолётное ощущение падающего комка сухих листьев от груди до низа живота и его голос, как ветер раздувал эти листья, щекоча ими.
- Чего мы встали? – Билл только хихикнул и немного опустил зонт, полностью прикрывая наши лица. Этот цвет индиго практически резал глаза, хотя и был достаточно мягким. А может я, наконец, тоже стал обладать такими способностями и вижу не только цвет зонта, но и как изнутри светится Билл? Эх, хотелось бы верить. Пока я пытался побеседовать на эту тему с собственной совестью, парень коснулся моей щеки кончиками пальцев, провёл ими до уха и, нежно потянув за мочку моё лицо ещё ближе к своему, поцеловал. В этот момент казалось, что мы целуемся впервые. Даже немного закололо кончики пальцев. Мягкие губы касались, снова исследуя, очень осторожно, аккуратно, а язык лишь просился, дразняще лаская только приоткрытые губы.