Не родись болтливой

– Кирюха! – восхищенно завопил Витек. – Дак это твоя, что ли? А чего же она тогда одна бегает?

– Да вот, такая нетерпеливая, все ей надо скорее.

Кирилл обнял меня за плечи и привлек к себе.

– Ну, привет тогда, гуляйте, – и Витек нетвердыми шагами удалился.

Его приятели наблюдали за нами со стороны. Я прижалась к Кириллу, и мы не спеша побрели по Зверинской улице. Не то чтобы мне очень хотелось это делать, просто, похоже, у меня не было выбора. Мы молча дошли до Кронверкского, там он первый убрал руку. На станции метро я сказала ему на прощанье:

– Ну и знакомые у тебя!

– Я здесь вырос, – ответил он, не вдаваясь в подробности.

– Много шляешься! – приветствовала меня Галка дома.

Насмерть разобиженная Аська уже спала в обнимку с медведем.

Пока я ужинала, Галка тоже соблазнилась выпить чаю, тем более, ей хотелось узнать, где же я пропадала допоздна.

– Скажи, Галка, вот живет человек совсем один, но не старый, сорока нет, в квартире полная нищета, – что бы ты подумала?

– Пьющий, – без колебаний ответила Галка.

– Да? – усомнилась я, – Вроде не похоже, сам чистенький, бедный только. И бутылок пустых нигде не видно.

– Тогда запойный, – спокойно ответила Галка.

– Как это?

– Ну ты, Танька, как палкой с неба сшибленная. Не знаешь, что у людей запои бывают?

– Знаю, конечно, но… я думала, это у стариков каких-нибудь, опустившихся совсем.

– И вовсе нет. Вот человек живет полгода спокойно, работает, все у него хорошо, потом вдруг – раз! – запой, все продаст и пропьет, его лечат.

– Снятие запоев на дому?

– Это все фигня! – Галка с пониманием махнула рукой, – Пока организм сам не остановится, запой не пройдет. Этот твой знакомый женат когда-нибудь был?

– Вроде говорили, жена его бросила, – неуверенно вспомнила я.

– Вот видишь, все сходится! – обрадовалась Галка. – С запойным долго никто не выдерживает. У меня в детстве сосед такой был, дядя Леша. Когда трезвый – чудо-человек, добрый, руки золотые, а как запьет – всем двором от него прятались. Так что не сомневайся, запойный он!

Я вспомнила про сегодняшнего пьяного Витька и с неохотой согласилась.

Я еще повозилась немного на кухне, простирнула кое-что, чтобы не ложиться спать, потому что не хотелось оставаться наедине с плохими мыслями, потом вошла в комнату и села на диван. Все вокруг было таким привычным, у Галки тихонько бормотал телевизор, Аська посапывала во сне так уютно. Неужели мир дал трещину? У меня было такое ощущение, что я иду по краю пропасти и все равно не смогу удержаться и скоро упаду. Что за провал в памяти? Неужели я больна? Не может быть, я просто не могу себе этого позволить, ведь у меня Аська. Я внезапно осознала, что несмотря на то, что мы с ней живем в большом цивилизованном городе, что у меня есть муж, хоть и бывший, свекровь и родители, у нее никого нет, кроме меня, а у меня – кроме нее. Если со мной что-то случится, что будет с ребенком? Она никому не нужна, это только разговоры, как все они любят внучку. Нет уж, шутки в сторону, я не дам так просто с собой расправиться. Надо взять себя в руки и постепенно вспомнить все, как Шварценеггер в моем любимом фильме. А как я буду это вспоминать? С помощью карандаша и бумаги.

Помню, еще давно, когда мы жили с бабушкой, была в доме соседка Зоя Семеновна, которая постепенно впадала в маразм. Сначала она все забывала, все время жаловалась, что ее обокрали, потом перестала узнавать соседей, ее дочка очень с ней мучилась. «Склероз, – говорили в доме, – у всех стариков бывает». Мне было семь лет, и я спросила бабушку, почему у нее нет склероза.

– Есть, – вздохнула бабушка, – только я все записываю, не надеюсь на память.

Действительно, вся стенка платяного шкафа изнутри у нее была обклеена записками. Там была куча полезных сведений – о работе химчистки и прачечной, когда надо размораживать холодильник, когда идти на почту и так далее.

– Видишь ли, – говорила бабушка, – конечно, людям, которые не привыкли иметь дело с карандашом и бумагой, тяжело. А я смогу так просуществовать, а то, когда ничего не можешь вспомнить, чувствуешь себя беспомощной.

Вспомнив бабушкины объяснения, я достала листок бумаги и ручку.

Значит, если допустить, а мне ничего больше не остается, что все эти люди, включая Кирилла, ничего не врут и не путают, что все они в воскресенье в разное время видели меня в разных местах, то можем восстановить картину этого треклятого воскресенья.