Не родись красивой...

По его хитроватой улыбке и голосу я угадала вопрос. Ко мне вопрос? Но почему?..

—    Неужели не страшно было? — уже совсем определённо спросил хозяин квартиры.

Я растерялась:

—    Не понимаю...

—    Все ты понимаешь. — Из ящика стола Гришка достал оборванный клочок газеты. —Тут цифры написаны. Шариковой ручкой. «5» и «1». Не знаешь, что за цифры?

Не догадаться было невозможно. Я невольно покраснела, словно уличённая в чём-то постыдном. Ах, как всё, однако, перевернул! Я прихлопнула ладонью по столу:

—    Не отказываюсь: газета моя. А что из этого выходит? Только одно: Юрка — твой сообщник! Потому и газету поскорей тебе доставил, которую нашёл за батареей. Да разве одни потолки! Стенку в лифте исцарапал? Исцарапал! Её не забелишь. Сто лет будет прославлять твоё знаменитое имя.

Такая сомнительная «слава» Гришку вполне устраивала.

—    Класс! — сказал он. — Никого из жильцов уже не останется, все поумирают, а надпись — вот она: читайте, помните Прошкина! Молодец, кто догадался нацарапать!

—    Опять, выходит, не ты? Рассказывай сказочки. Может, станешь отнекиваться, что и перила на моём балконе поцарапал не ты, а Папа Римский?

—    Как же это я мог?

— А достань с балкона свою верёвку с крюком. Острющий. Таким акулу только ловить. Ты и жилку тогда оборвал. Будто мешала тебе. Чем она мешала?

—    Нечего было к Митьке тянуть её, — хмуро произнёс Прошкин.

—    Твоё какое дело? Захотели, и протянули. Можем снова...

—    Снова оборву.

—    Видишь, какой ты! Вредитель и есть. Да что там вредитель, ещё хуже...

Гришка неожиданно взорвался. Сжал кулаки:

—    Давай уж, говори: подонок, негодяй, чмырь болотный, козёл!

С каждым этим словом я могла бы согласиться. Но не я же сказала. Чего взбеленился? И нечего мне приписывать. Я взглянула на корзину:

—    Котёнка вот на верёвке спустил. Распорядился! А меня ты спросил, узнал, согласна ли?

—    Обожди про котёнка. — Прошкин поднялся со стула и скрылся на балконе.

Ждать чего-то ещё! Бедняга, сидит, как в тюрьме. Я развязала марлю, вытащила Рубика из корзины. Сказала ему:

—    Ну и хозяин тебе достался! Может, и правда, будешь жить у меня. Мама поворчит, а потом согласится. Ты ей, рыженький, тоже понравишься. — Я погладила котёнка по гладкой спинке. — Ящик с песком принесу. Молочком стану кормить. Много ведь не выпьешь...

Пока я разговаривала с Рубиком, хозяин его вернулся с балкона, положил на стол две деревянные чурки, а между ними— знакомый мне крюк, только что висевший внизу на верёвке.

—    Смотри! — зловеще сказал Гришка.

Я не успела ужаснуться, поднятая рука Прошкина с силой обрушилась на крюк. От удара ребром ладони железная проволока согнулась.

Несколько секунд я молчала. Потом без жалости, без насмешки спросила:

—    И что хочешь доказать?

—    Что?.. Я думал, поняла. А то: в этой жизни без таких кулаков делать нечего.

—    Станешь убивать?

—    Ну вот, поняла, называется! Защищаться буду. А кого нужно, и защитить могу...

—    Смотрите — спаситель-защитник!

—    Эх, Анютка, то ли умная ты, то ли тупая. Ничего, ничего не знаешь... — Гришка убрал со стола чурки, странно выгнутый крюк и положил на подоконник. — Были бы у меня семь лет назад такие кулаки, он бы живым не ушёл, достал бы его... Не видела, как ногой по животу бьют? Он (я — об отце), как свинья, напивался. Выгонит мать ночью, не смотрел —дождь там или мороз. И меня с ней. Бывало, приезжала милиция. Да толку-то! Никакого. Один раз на пятнадцать суток забрали. Так он потом ещё больше озверел. А ведь соседи на площадке знали. Знали, да молчали. Как рыбы. Всего и храбрости — сообщить по телефону в милицию... Соседи. Жильцы. Ненавижу! Трусы, тараканы!

—    Но они хоть не вредят, потолки не пачкают, — мрачно напомнила я.

—    Я, что ли, вредил? — Гришка резанул меня взглядом. — Просто злился. Чтобы от ящиков своих отлипли. А-а, без пользы. Чихали на пятна, на потолки. Если бы телеки у них разбить или под дверь — тротиловую шашку, вот тогда бы...

—    Ну, ты уж придумал — шашку! Террорист.

— А им всё другое до лампочки. Одно на уме: колбаса, шмотки, цены. Бабка Марья померла. Никто будто не знал, что голодала, есть было нечего. Померла, и ладно. Поохали, разошлись. Кто там следующий помирать собрался?

Как ни странно, мысленно я соглашалась с ним. А Прошкин продолжал:

—    Всего один человек в подъезде нашёлся...

—    Какой человек? — спросила я.

—    Который разозлился. Не понимаешь, что ли? Про тебя говорю. За это и уважаю.

Чудеса! Шла к Прошкину ругаться, стыдить, доказывать, а получается — почти одинаково думаем. Конечно, приукрашивает, чтобы героем показаться, защитником. Но всё же... И сказал, что уважает меня. А я?.. Вообще-то, невероятно, что такое говорит. Как поверить?

—    Цены, шмотки ругаешь... — Я посмотрела на его голубые, с кармашками и молниями джинсы. — А у самого прикидик... всё фирмовое.

—    На свои покупаю, — заметил Гришка.

—    Вместе с Юркой моешь машины?

—    Что ж отказываться от такой работы — бабки платят клёвые. Бывает, и доллары.

—    Да работа ведь грязная, — вспомнились Юркины слова.