Не родные

Губа саднит и кровоточит, а слёзы катятся из глаз, но я не подаю вида, что мне плохо. Лучше всего оставаться незамеченной. Много не болтать, вести себя тихо. Лишний раз не попадаться на глаза дежурной по камере, не то схлопотать можно по самое не могу. Сегодня в этом убедилась, когда попыталась возмутиться, почему именно я третий день подряд должна убираться. Получила звонкую пощёчину, аж назад отбросило. Перед глазами посыпались искры, кожа на щеке загорелась, а губа лопнула.

Как оказалось, ещё легко отделалась. Об этом я узнала на прогулке, когда перекинулась парой фраз со своей соседкой. Она обычно отмалчивалась, порой я думала, что девушка немая. Но здесь так надо. Молчать, слушаться и выполнять приказы.

После того как мы с дежурной повздорили, к нам пришли с проверкой два крепких охранника. Смерили взглядом, приказали вести себя смирно. Рая, так зовут женщину, которая распускала руки, тут же притихла и сказала, что больше не будет. Она делала это исключительно в воспитательных целях.

«Надо уснуть, надо», — умоляю себя, лёжа под колючим ворсистым одеялом.

Когда закрываешь глаза, можно на несколько мгновений перенестись в прошлую жизнь. Сказочную, настоящую, интересную. Посмаковать детали, насладиться. Вспомнить то, что раньше не ценила и что теперь недоступно. Сидя в четырёх стенах следственного изолятора, многое переосмысливаешь. Нет, не многое. Почти всё.

В камере душно и накурено. Из окна затягивает ветер. Хочется навсегда уснуть, потому что просыпаться в этой новой для меня реальности мучительно сложно. Словами не описать насколько. Здесь свои законы и правила, своя жизнь, к которой я оказалась не готова. Наверное, к подобному просто невозможно привыкнуть, потому что там, на свободе, я была безгранично счастлива. Жаль, что поздно это поняла.

Мне удаётся провалиться в сон. Тёплый, приятный. Я лежу в своей постели с чистыми, пахнущими кондиционером простынями и купаюсь в объятиях Кирилла. Он трогает меня, гладит, целует. Насытиться не может. А я льну к нему всем телом и прошу, чтобы никогда не отпускал, потому что без него безумно холодно и одиноко.

— Подъём! — звучит резкий голос, который вырывает из прекрасного сна.

Я открываю глаза, ёжусь. От мысли, что на завтрак принесут вязкую серую кашу, начинает тошнить. Я почти не ем здесь, пересилить себя не могу.

Отрываю голову от подушки, пальцами приглаживаю спутанные пряди волос и связываю их резинкой. Вылезать из-под одеяла не хочется, потому что в камерах слабо топят, но надо. Здесь никого не интересуют твои желания. Всем глубоко наплевать. Ты обязан повиноваться системе, иначе она перемелет тебя с косточками.

После завтрака, к которому я почти не притрагиваюсь, не считая половинки вареного яйца, нас выводят на прогулку. Правда «прогулка» — это громко сказано. Не улица, а закрытое помещение с бетонными стенами и полом. Над головой крыша и полоска неба в один метр, и та в колючей проволоке. Само помещение двенадцать шагов в длину и пять шагов в ширину. Я засекала.

Надышаться свежим воздухом не получается, ведь вокруг все курящие — что в камере, что на прогулке. Да и тяжёлый сырой воздух в бетонных «коробках» лишь усугубляет ситуацию. Гуляющих людей стерегут крепкие собаки, довольно умные и упитанные. На кого-то они лают, но меня не трогают. Прогулка длится в среднем двадцать минут.

Следом обед, ужин, отбой. Всё циклично, по кругу. Надо бы привыкнуть к режиму, но я не могу. Каждую ночь вгрызаюсь зубами в подушку и еле слышно скулю. Мечтаю, чтобы поскорее изобрели машину времени, которая дала бы мне возможность отмотать время назад и не совершить роковую ошибку, которая перечеркнула всё хорошее и разделили жизнь на до и после.

— Почему в камере грязь? — вскрикивает дежурная, когда я лежу в постели и пытаюсь уснуть.

— Не знаю. Я убиралась, — отвечаю ей глухо.

— Плохо убиралась! Посмотри, сколько пепла на полу!

Я сцепляю зубы и хочу ответить, что вообще не курю! Этот пепел кто-то специально оставил там, хотя на столе стоит пепельница. Но понимаю, что в очередной раз нарвусь на физическую расправу. А мне это не нужно. До сих пор губа болит после прошлого раза.

Нехотя поднявшись с кровати, беру в руки веник. Слёзы душат, вдохнуть не могу. Соседка по камере сказала, что меня здесь не любят, потому что за мной присматривают. Вытерев лицо рукавом, продолжаю уборку.

Если Самсонов попросил присматривать, то почему сам не приходит? Почему не даёт весточки? Ну почему? Я ужасно по нему соскучилась. Умираю здесь без него, медленно и мучительно.

— Ты вот здесь пропустила, — тычет корявым пальцем Рая куда-то в угол.

— Не пропустила.

— Ты спорить со мной будешь? Вернись и ещё раз замети!

Слышится лязг замка, Рая отпрыгивает в сторону. Я стою посреди камеры и равнодушно смотрю, как заходит охранник. Наверное, мы шумели, сейчас отчитают.

— Ковалевская Вита.

— Я, — отвечаю тихо.

— На выход.

Ставлю в угол совок и веник, протягиваю мужчине запястья. Он нацепляет на них наручники и выводит меня в коридор.