Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)

Это у нее был так называемый отдых, так называемое временное освобождение, послабление, уход, даже своего рода отказ от борьбы, и никаких возлияний на алтарь дружбы во имя Богини.

Богиня гневалась.

Но представить себе пробуждение утром, необходимость до восьми тридцати сбегать на молочную кухню за бесплатным молоком, да даже один простой процесс гуляния с двойней, с двойной тяжести коляской перебраться через высокие ступени подъезда, шесть к входным дверям и десять добавочных до лифта, как тащить их двоих да коляску при собственном весе сорок два килограмма!

Все меньше видели Аллу во дворе. То и дело соседки поднимали шум и даже взламывали с милицией квартиру, где сидели и кричали взаперти голодные мальчики.

А потом эти бабки совсем уже свободно начали притаскивать кто хлеб, кто щец похлебать, кто кашу и кормили малюток своими грубыми продуктами, особенно отличалась добротой как раз описанная ранее Маша, поскольку Алла жаловалась именно ей.

Кстати говоря, Алла в глубине души адресовала именно Маше свои горькие и безмолвные обвинения в том, что одни живут богато, а другие живут бедно.

Маша, как дворовая святая, то и дело ходила к несчастным детям Аллы, то подстирывала, то кормила их, а Алла сидела в другой комнате пьяная и упорная, иногда же вообще отсутствовала, промышляя где-то на вино. До этого дело дошло.

Раньше она хоть притворялась, прятала грязную посуду, накрывая ее полотенцем, сердилась, когда Маша у нее подметала и мыла, а потом махнула на все рукой.

Дети тем временем, живучие дети алкоголиков, два худеньких мальчика, выжили, выползли на свет божий, и при помощи детского врача и соседей их устроили в ясли на пятидневку.

Тут Алла временно воспряла духом, начала активно зарабатывать деньги и даже вставала совсем рано, занимала очередь в магазин «Дом фарфора» (тогда, в советские времена, был большой дефицит посуды) и затем, после открытия, потолкавшись у прилавка локти к локтям и выписав чек (с этим чеком надо было идти и платить в кассу), она не шла ни в какую кассу, а продавала жаждущим, стоящим в очереди, за вознаграждение.

Маша очень хвалила расторопную Аллу, Алла расцвела, даже покупала детям какую-то одежду (все прошлые годы соседки отдавали ей старье).

Но с годами пагубная привычка отдыхать переросла в настоящее бедствие. Алла застопорилась в своих заработках, перестала беспокоиться и наконец нашла выход: сдала койку одному южному человеку, который пробавлялся в Москве вдали от своей бушующей родины мирным ремонтом телевизоров и снимал у старушек коечки.

Тут все пришло ко всеобщему знаменателю, видимо, жилец, Рома по-русски, платил Алле бутылками, а сдала она ему койку в комнате, где спали ее уже восьмилетние мальчики.

Алла таким образом совершенно уже устранилась от жизни и закрылась в своей комнате, пользуясь добротой Ромы, а Рома покупал детям даже шоколадки.

Правда, сказать по чести, дети иногда звонили в дверь соседкам, нет ли у них мелочи, и собирали себе и матери, видимо, на хлеб. Ибо заподозрить Аллу в том, что она будет требовать у постояльца какую-то точную сумму, было невозможно. Бутылка, вот и вся сумма, извините.

Рома, человек пылкого нрава, тут затих, остепенился, как бы зажил семейной жизнью и перестал приставать к продавщицам.

Трудно сказать, совратил ли он обоих детей, устроился ли он, как ему удобней, и понимала ли Алла в своих сумерках, что она сдала приезжему человеку жилье и двух своих малышей одновременно.

Тревогу однажды подняла Маша. Придя к детям с очередной кастрюлечкой с супом и с хлебом, она зашла покормить и Аллу, которая не вставала уже давно. Алла не смогла проглотить ни одной ложки супа, она лежала совершенно высохшая в гнилой постели.

Маша вызвала «скорую», но врачи, которых она дождалась, не взяли больную: сердце бьется ровно, и достаточно. Никакого заболевания вроде бы они не обнаружили и спросили, знает ли эта больная, что такое вода, т.е. мылась ли она когда-нибудь.

Маша смутилась, проводила ни с чем врачей, но они, уже на пороге стоя, сказали, что обязаны вызвать милицию, и действительно, приехала милиция.

Милиция приняла меры.

На другой день (Алла не могла есть уже полгода, по подсчетам Маши) все-таки приехала «скорая» и забрала мумию Аллы почему-то в пластиковый мешок. Только голова ее болталась снаружи. Алла-то была живая, при чем здесь пластиковый трупный мешок?

Тут же подъехала милиция и вошла в квартиру, отловила обоих пацанов под столом (мальчишки брыкались и отбивались).

Их грубо обыскали и повели с заложенными за спину ручками в милицейскую машину как преступников, на глазах всего двора, а Маше объяснили, что их отдадут в детский распределитель и затем в детский дом.

Южанин Рома упросил милицию не опечатывать квартиру, пока он не найдет, куда перевезти свой телевизор и кровать.

Так и прошла акция прощания Аллы с этим миром. Еще живую, в пластиковом мешке, ее перенесли с болтающейся высохшей головенкой по всем тем ступеням подъезда, которые казались ей такими непреодолимыми для детской коляски и двух маленьких детских тел.