Не садись в машину, где двое (рассказы, 2011)

Грянула обычная похабная музыка, но все восприняли ее с благодарностью, зашевелились, оживились, посыпались заказы, забегал официант.

А мы сидели лицом к закату, тач-даун опять не удался, марево все скрыло.

Но не было в обозримом пространстве более заботливой матери, чем наша чернавка, она одела своего детеныша, она катала его на качелях, а рыжего, который кинулся с кулаками защищать свою собственность, застыдившиеся родители мигом подхватили и увели и больше не отпускали.

Мамаша так и носила свою дочь до темноты, потом села за стол ее кормить.

Мы со Стеллой тайно улыбались как заговорщики.

Али и ее муж растворились еще раньше, так ничего никому и не сообщив о себе, но, видимо, сделав свое дело.

А позже все сели на большой веранде на втором этаже в квартире кариатиды Тами. Мы чувствовали себя как бы персонажами некоей местной светской хроники, хотя никакой прессы вокруг не наблюдалось.

— Закинемся?— сказала кариатида.

И вот тут наконец и Дионисий получил свою порцию счастья. Видно было, что оно ему в конце концов привалило, что ему стало хорошо, и он, не в силах сдерживаться, буквально подскочил со своего стула и начал приплясывать. Лицо его сморщилось, пошло лучами радости от глаз и носа, руки выделывали движения, как бы обхватывая шары. Потом счастье кончилось, и Дионисий, скрюченный, сел у стены на корточках. Надо бы добавить, такое выражение лица он постепенно приобрел, но ему больше не предложили.

День прошел. Назавтра мне наступало время уходить.

Что ж, я решила. Та гора и тот монастырь, где живут в развалинах мальчик и девушка. Они-то туда ушли по каким-то своим причинам?

Пора к ним.

Тепловой удар, спасибо доброй Стелле, был передан мне недаром.

Людмила Петрушевская

Львиная маска

К гуру съезжались ученики.

Гуру, вообще-то, являлся профессором в своей области, но не это волновало сердца последователей, не область его знаний, в которой он бесспорно (априорно для них) занимал лидирующее положение в мире. Сама эта область знаний зияла темным лесом, кстати. Астробионика? Фитоакустика? Трудновыговариваемо по определению.

Книги данного автора, повторим, были для учеников непостижимы с первой же строчки.

Собственно говоря, научный язык именно тем и ограждает своего подлинного пользователя, т.е. пользующегося им ученого, что никто непосвященный не может его, ученого, судить и о нем рядить. Таково же любое современное искусство, говорящее на том языке, который нововыведен каждым создателем заново и заранее отделяет его, возвышает над толпой и образует тесный круг пользователей, защищая их от суда и мнения непосвященных, т.е. ляиков. Ляик, ударение на «я», не должен иметь голоса и права на суждение, ибо у него только два аргумента, и первый «я тоже так могу, а че» (касаемо мазни на холсте и авангардной музыки), а второй аргумент — «ниче не понятно» (видеоарт, перформанс и тому подобные фестивальные продукты). Но это не суд, не приговор, не тяжелая артиллерия в виде отрицательной рецензии в газете, не хихикающее «бездарь», нет. Это жалкий лепет ущербного, непосвященного существа, случайно столкнувшегося в своем хаотическом движении с высшим, с недосягаемой духовной материей. Так.

Так вот: профессор этот, гуру Док, обитал в скромной девятиэтажке в рабочем пригороде, в квартиренке из четырех пустоватых помещений с минимальными удобствами, а в гостиной диван, стулья и круглый стол овальной формы (цитата, которую со смехом воспроизводили всякий раз ученики, рассаживаясь по окружности).

Но этот Док, небогатый профессор, специалист в неведомой области знаний (неведомой для ляиков), тем не менее, собирал вокруг себя преданных новообращенных адептов, т.е. тех самых ляиков.

Есть, есть такие люди, которые всегда окружены себе подобными низшими,— бывает, что последователями, а бывает, что друзьями, собутыльниками и бабами, налетевшими на огонек именно к данному человеку, ни к какому другому, что ничем хорошим для такого притягательного человека не кончается, а кончается, увы, тем, что все покидают его,— ибо с ним уже связано то, что не интересно никому, т.е. алкоголизм.

Да, увы, орава, стягивающая свои силы вокруг души общества, со временем редеет, молодые гуляки уходят в профессию и семью, делают карьеру после бурных лет юности, а всеобщие любимцы и центры притяжения — они, наоборот, теряют всё, ту же самую семью, работу, даже жилище, и все реже бывшие друзья и подруги принимают их в праздники, а попросту в случае самозваного появления бьют и спускают с лестницы, чтобы неповадно было напиваться и безостановочно орать, попутно приводя в негодность все вокруг, саноборудование и посуду (к примеру).

Эти несчастные изгои затем пропадают и вымирают какими-то чудовищными способами, то их находят на железнодорожной насыпи без мозга, то зимами к утру на улице, лежащих в позе бегунов или пехотинцев, сраженных на поле боя, то возле мусорного контейнера в кипе сплющенных картонных ящиков (открытые замороженные глаза).