Не сердись, человечек

— С такими способностями, — обращается Захари к Ани, — ты не знала бы никаких проблем, доведись служить в армии. Не жизнь была бы, а малина… Помню, когда я служил, ротный выстроил нас и спрашивает каждого по очереди: «Ты как пишешь, красиво или умно?» И тех, кто сказал, что пишет «умно», стало быть писателей, вернул обратно в строй, а тех, кто «красиво» — художников, — заставил писать разные плакаты и транспаранты и пошутил еще: «Мне художники нужны, те, кто красиво пишет. А умно должен писать каждый, если я прикажу…»

Смеемся, а Матушка и вставляет с подковыркой:

— Чудной вы народ, мужчины, в армии только и знаете, что о дамах треплетесь, а при дамах один разговор — армия. Ну и кавалеры!

Снова раздается дружный смех, сквозь который слышится голос Ани:

— Сейчас загадка на сообразительность. Я нарисую кое-что, а вы попробуйте отгадать, что это означает.

Придвигаемся поближе к Ани. Рядом со мной — Диана. Мне кажется, она хочет что-то мне сказать, но никак не может решиться. Ани делит большой лист бумаги на две части, и вскоре на одной появляются солдатские погоны, а на другой — огромная женская грудь с ангельскими крылышками.

— Долг и любовь, — произносит несмело Младен.

— Нет, — говорит Ани. — Это две самостоятельные загадки. За каждым из этих рисунков — определенное лицо из числа присутствующих.

— А, ясно! — восклицает Захари. — Погоны символизируют так называемую «мать роты» — ротного.

— Совершенно верно, — подтверждает Ани, — а грудь с крылышками — Матушку нашей роты.

Снова хохот.

— Извините, — Диана берет меня под руку и отводит в сторону. — Я хочу спросить вас кое о чем. Скажите, — стараясь побороть смущение, спрашивает она, — это правда, что врачи часто умышленно не называют точный срок беременности: то скажут, что уже поздно, а то наоборот — мытарят, пока не станет поздно.

— Бывают и такие случаи, — говорю я, и мне сразу все становится понятно. — А вам врачи что сказали?

— Э-э-э… а-а, — тянет Диана, и я, чтобы не смущать ее еще больше, говорю:

— Если у вас есть на этот счет опасения, делайте все вовремя и ни на кого не надейтесь, в том числе и на любимого.

Продолжить разговор нам не удается, потому что подошел Младен: предложил выпить по стаканчику сиропа.

— Матушка, ты только не вздумай обидеться, — доносится до меня голос Захари. — Мы же свои люди.

— Ты прав, золотой, — соглашается она. — Мы — ваши, вы — наши. А потом получается так, что дети почему-то только нашими оказываются…

Захари начинает уверять ее, что, когда она будет выписываться, он привезет ей целый вагон цветов, на что Матушка отвечает, что вместо вагона цветов предпочитает иметь вагон таких, как он.

Снова хохот.

— Послушай-ка, золотой, — словно вспомнив что-то, говорит Матушка. — Если ты такой смелый, я хочу попросить тебя вот о чем.

— Проси, оформим моментально, — заверяет Захари.

— Мы сегодня собрались с девчатами в ресторан, — заявляет Матушка, хотя ничего подобного нам в голову не приходило. — Почему бы вам не пойти с нами? Ну, просто так. Чтобы доказать этим сельским, что у вас к нам совсем другое отношение и что вы хорошего мнения о нас, а? — подмигивает Матушка лукаво.

— Э-э, видишь ли, — мямлит Захари, но через секунду заявляет бодро: — Да всегда пожалуйста, только сегодня, как назло, у нас встреча с молодежью силосного комбината. Надо подготовить все путем. Но в другой раз…

— Вот это мужчинка! — обрывает Матушка Захари и снисходительно похлопывает его по плечу.

Идея сходить в ресторан лично мне нравится. Забыла уже, когда там была. Тороплю Ани, чтобы заканчивала свои художества, и через полчаса мы уже уходим из Дома молодежи, пообещав ребятам, что после ресторана придем на встречу с силосниками. Обещание наше больше похоже на угрозу. Бедный Захари не знает, куда деваться, хотя и улыбается, и это вызывает у нас новый прилив смеха. Торопливо прощаюсь с Дианой, хочется сказать ей что-нибудь еще, но вокруг полно народу. Девушка пожимает мне руку с какой-то особой теплотой и тревогой…

Ресторан — прямо за Домом молодежи, так что нам остается, выйдя из одной двери, войти в другую.

Сидящие у самого входа посетители, вероятно ресторанные завсегдатаи, встречают нас с ухмылкой. Бросают что-то в наш адрес — наверное, о Гене говорят: ведь у нее живот довольно приличный уже. Матушка приостанавливается — видно, собирается выдать какой-нибудь перл. Но Гена подталкивает ее, мол, не обращай внимания, занимай столик. Усаживаемся. Официант обслуживает соседний стол, за которым сидят двое мужчин с дамами крупных габаритов. Как только мы уселись, дамы уставились на нас укоризненно, коровьим взглядом, словно мы — как заметила с присущей ей наблюдательностью Матушка — вытоптали в огороде их папаши всю люцерну.

Наконец официант подходит к нам, и мы заказываем себе по порции скары[4] и пиво.

— Что-нибудь еще? — спрашивает официант.

— Пачку «Мальборо», — произносит с достоинством Ани.

Официант направляется к бару, и Ани бросает ему вслед громко, чтобы ее услышали за соседним столиком:

— Кошмарное дело, если «Мальборо» нет, я ведь не курю другие сигареты.