(не) сестра для бандита

— Рита, я…— он снова прикрыл глаза, задышал шумно, я видела, как вздымались крылья его носа, как сложно ему давались слова. Сама не понимала, зачем это напомнила ему о том случае, видимо, во мне все еще сидела обида и подсознание решило ударить мужчину побольнее. — Я был зол, и, блядь, я ревновал, — снова вздохнув он продолжил, — я не горжусь своим поступком и поведением своим не горжусь, ты всего этого не заслужила, сейчас я это понимаю, а тогда я был слеп. Я сейчас не пытаюсь оправдать свои поступки, но тогда мне казалось, что у меня есть достаточно веские причины для подобного поведения. Послушай, Рит, — слегка наклонив голову вперед, он сжал двумя пальцами свою переносицу, зажмурился, словно каждое сказанное слова ему давалось с огромным трудом, так как он не привыкли просить прощения, а я была уверенна, что именно это он сейчас и пытался сделать. — Не бойся меня, кто угодно, только не ты. Мне далеко до мечты каждой девочки, да и меняться уже поздно, но я скорее руки себе отрублю, чем применю силу по отношению к тебе.

— Тим, — потянулась ладонью к его щеке, но он в миг перехватил мою руку и прижал ее к своим губам, — я не это мела в виду, не знаю, зачем напомнила, — пожала плечами и не выдержав его пристальный взгляд, отвела в сторону свой.

— Тогда что? — спросил напрягшись.

— Ты возненавидел меня с самого первого взгляда, я помню, видела, как ты на меня смотрел, столько всего было в твоем взгляде. А потом твое ко мне отношение, намеки на…— осеклась, вспомнив все те унижения, что мне пришлось пережить, каждое его слово врезалось в душу, — а потом в миг все поменялось и ты, мы…очевидно, я не могу тебе сопротивляться, глупо это отрицать, только как долго ты будешь вот таким? Я боюсь, что завтра тебе опять что-нибудь стукнет в голову, и твое отношение снова изменится, ты снова запишешь меня в шлюхи и вышвырнешь из своей жизни, тебе же ничего не стоит меня растоптать, и, если раньше я видела в тебе только жестокого и циничного, прости пожалуйста, мудака, то теперь, зная, что ты можешь быть другим…— я замолчала, потому что к горлу подступил ком, а слезы так и рвались наружу, господи, Рита, какая же ты жалкая, тряпка. Тимур молчал, и лишь высоко вздымающаяся грудная клетка говорила о том, что он не так спокоен, как могло бы показаться на первый взгляд.

— Я уже привязалась к тебе, больше, чем привязалась, и это неправильно, вообще все это неправильно и, даже, если у нас что-то и получится, нас не поймут, и в первую очередь не поймут родители. Как я вообще буду смотреть в глаза матери? А твоему отцу? — я закрыла лицо руками, вдруг окончательно осознав, как все это выглядит со стороны. Господи, да он же мне в отцы годится, а я…

— С отцом и твоей матерью я поговорю сам, — он притянул меня к себе, зарыл свои пальцы в мои волос и со стоном впился в мои губы. Все вокруг поплыло, время словно остановилось, тишину нарушали лишь мои тихие всхлипы и его приглушенный стон, он целовал меня яростно, жестко, его язык хозяйничал у меня во рту, а у меня не было сил сопротивляться. — А на счет остального, — он помолчал несколько секунд, словно подбирая слова, а после продолжил, — прости меня.

Я смотрела на него в упор, не веря в то, что он все-таки произнес эти два простых, но в тоже время таких нужных слова, пусть с трудом и наступив себе на горло, но все же произнес.

— Знаешь, я ведь столько раз уверял себя в том, что ты такая же как все, — он усмехнулся, — в моей жизни все продавалось и покупалось, у всего была своя цена, я просто никак не мог поверить в то, что бывает иначе. Наверное, все это пошло из детства, я имею в виду мое устаканившееся мировоззрение. Мне было десять, когда моя мать променяла нас с отцом на забугорного толстосума. Просто, однажды я вернулся из школы, а ее дома не оказалось. У отца тогда были проблемы, с деньгами было туго, а мать, она привыкла жить на широкую ногу, в общем, она нашла выход, больше я о ней не слышал. Отец тогда бухал страшно, такое его состояние длилось около месяца, пока меня в больницу не увезли с истощением, вот тогда-то он и взял себя в руки, правда свернул с праведного пути. Я рос под пулями, телячьих нежностей, как ты понимаешь, в нашей семье не было, отец сильно изменился после ухода матери, женщин в его жизни больше не было, во всяком случае ни одна не задерживалась надолго, и у каждой была своя цена. Я видел это, рос в этом, слушал вечерами речи отца о продажности женщин и ненавидел мать за то, что променяла меня на деньги и член побольше.

Откинувшись на спинку скамьи, Тимур замолчал. Раскрывать перед кем-то душу всегда тяжело, а для таких как он, тяжело вдвойне. Сидя у него на коленях и прижавшись к нему так близко, что казалась, между нами, не осталось ни миллиметра расстояния, я терпеливо ждала, пока он продолжит.