(не) случайная ночь с боссом (СИ)

Боже упаси! Я слишком дорожу этой работой, чтобы перечить таким высокопоставленным людям, как Вавилов. Но все же ехать с ним в одной машине мне не то чтобы не хочется…. Скорее, так: я жутко паникую от одной только мысли, что мне придется находится с Александром Анатольевичем в замкнутом пространстве тет-а-тет.

Поймите правильно, у этого мужчины слишком сильная энергетика. Я ее не вытягиваю, не вывожу. Она заполняет собой пространство и подавляет свободную волю. Вот даже сейчас — я стою на расстоянии полуметра от Вавилова и прямо кожей чувствую волны решительности, исходящие от него.

— Спасибо вам за предложение, но я…

— Пойдем, Ангелина. Иван нас ждет, — Вавилов снова прерывают мою жалкую попытку отказа.

Легко сбежав по ступенькам, он садится в черный и на вид жутко дорогой автомобиль, водитель которого уже распахнул заднюю дверь салона. Пару секунд потоптавшись на месте в нерешительности, я наконец собираюсь с силами и, поборов стеснение, следую его примеру.

Это ведь ничего не значащий акт вежливости, верно? Вавилов просто поступил как джентльмен: увидел озябшую промокшую девушку и предложил довезти ее до дома. На его месте так поступил бы любой великодушный мужчина.

Надо держать эту мысль в голове и не тушеваться лишний раз. А то трясусь перед ним как лист на осеннем ветру. Что он обо мне подумает? 

Глава 9

1

В салоне автомобиля пахнет дорогой кожей. А еще немного бергамотом и цитрусом. Вавилов вальяжно откинулся на спинку сидения и с нескрываемым интересом рассматривает меня, скованную и жутко нервничающую.

— Какой у тебя адрес, Ангелина? — интересуется он.

— Проспект Ибрагимова двадцать, — отзываюсь я, гипнотизируя взглядом футуристичную кнопку стеклоподъемника. — Еще раз спасибо.

Я хоть и обещала себе быть спокойной (если не внутренне, то хотя бы внешне), но все равно мандражирую. Такое ощущение, что попала в логово хищника: свет приглушен, воздух прохладный и наэлектризованный, а синие глаза моего босса угрожающе поблескивают в полумраке.

— У вас очень красивая машина, Александр Анатольевич, — говорю я, стремясь нарушить тишину, которая становится поистине нестерпимой.

— Служебная, — небрежно бросает он. — Я предпочитаю более концептуальные модели.

Не знаю, что это значит, но все же понимающе киваю.

— Ну рассказывай, Ангелина, как ты докатилась до того, что в десять вечера торчишь на работе?

— Мне поручили один очень непростой проект. Я так им увлеклась, что потеряла счет времени, — признаюсь я.

— Ну… Для молодой женщины это недопустимая жертва, — бархатный голос Вавилова обволакивает салон. — Твой мужчина не против таких задержек?

Когда речь зашла о работе, я немного расслабилась, ведь это так естественно — говорить с босом о работе, правда? Но теперь, когда он упомянул моего молодого человека, я вновь чувствую, что натягиваюсь тугой струной.

— Мы… Мы не живем вместе, поэтому для него это останется тайной, — пытаясь снабдить свой тон шутливыми интонациями отвечаю я.

Рядом с уверенным Вавиловым мне совсем не хочется казаться закомплексованным деревом.

— Хм, интересно. Мне нравится это слово, — ни с того ни с сего заявляет он.

— Какое?

— Тайна. Есть в нем что-то манящее и запретное, согласись?

Мужчина слегка щурит глаза, отчего его взгляд становится совсем уж смущающим.

— Да, наверное, — шумно сглатываю. — Только я не совсем понимаю человеческую тягу к запретному…

— О, правда? — уголки губ Александра Анатольевича подскакивают в усмешке. — Видимо, пока ты еще слишком юна для этого. Но с возрастом непременно поймешь.

Его тон звучит так заговорщически, что во мне невольно просыпается любопытство.

— Почему вы так думаете?

— С рождения мать многое запрещает ребенку, например, лезть в кипяток. Поначалу он не слушает ее, старается все проверить сам. Но поскольку в детстве в основном все запреты обусловлены возможными опасностями, то ребенок быстро убеждается, что мать права и ей можно доверять, — густой баритон Вавилова наполняет салон, вызывая в моем теле мурашки. — Но идет время, человек растет, получает новый опыт. И взрослея, начинает понимать, что не все запреты имеют такую же жесткую обусловленность, как в детстве. До него доходит, что порой за стеной запрета скрывается острейшее удовольствие, и поэтому тяга к тому, что запрещено, увеличивается в разы.

Мне чудится, или голос Вавилова правда вибрирует эротическими интонациями? И что он подразумевает под острейшим удовольствием? Не секс же?..

Господи! Ну о чем я только думаю?! Умный мужчина делится со мной своей философией, а мне мерещится какой-то неуместный подтекст! Стыд и срам, Лина!

— А я никогда не нарушала запреты, — тихо признаюсь я. — С детства была, что называется, примерной девочкой. Не ела конфеты перед обедом и во всем слушала маму.

— Да? — лицо Вавилова озаряется до одури обаятельной улыбкой, а он сам едва заметно придвигается ближе. — Любопытно. Обычно примерные девочки оказываются теми еще бунтарками.

Его взгляд, прямой и острый, провокационно царапает щеку, и я чувствую, как от волнения внутренности живота затягиваются тугим узлом.

Боже… Почему он так на меня смотрит?