Не смей меня... хотеть

— Так… — я решительно встаю, подхожу к ней, продолжающей сидеть на диване. Теперь она смотрит на меня снизу вверх, и глаза, с этими длиннющими пушистыми ресницами, наивно порочные, заставляют сердце неожиданно дико застучать. Я хмурюсь, не радуясь такой реакции организма, но списываю это все на стресс, подхватываю мелкую засранку под локти, поднимаю и тащу к двери.

Она не сопротивляется, словно разом шарик сдули, ноги переставляет и глаза не поднимает.

— Все, Захарова, вали. И больше такой херни не пори. Поняла?

— Я тебя больше не увижу? — спрашивает она, глядя из коридора печально и слезливо.

— Нет, и это к лучшему, — наставительно говорю я, стараясь не замечать ни глаз ее огромных, ни тоски в них.

— А что нужно сделать, чтоб тебя увидеть? — не уходит она никак.

— Или убить кого-то, или в полиции работать, одно из двух. И оба мимо тебя, так что вали скорее отсюда. И больше так не шути, а то не все шутки понимают.

— Я и не шучу…

Тут я не выдерживаю и закрываю дверь.

И даже ключ в замке проворачиваю, на всякий случай.

Потом иду к столу, достаю бутылку воды, наливаю, пью. Мелкими глотками, с задержкой дыхания, пока хватает сил.

И только так чуть-чуть успокаиваюсь, могу нормально мыслить.

Мелкая засранка, с ее подростковой любовью, выбила из колеи.

Любит она меня, блять… С тринадцати лет… Да смешно же, глупость.

А целуется хорошо… Кто научил?

Думать об этом — вступать на опасный путь, и потому я спешно заставляю себя переключиться.

И уже к концу рабочего дня забываю о мелком утреннем инциденте.

В принципе, я все сделал правильно, отшил ее грубо. Зато не будет больше херней страдать и лезть во всякие тупые замуты, чтоб попасть в отделение и меня увидеть.

Надеюсь, я был достаточно груб, чтоб у нее отбилось все желание и вся ее , так называемая, любовь… И больше я ее не увижу.

Тогда я еще не знал, как сильно ошибался.

Фатально просто…