— Я не уверена, что сейчас разумно…
— Не ты одна пала жертвой качки, так что завтрак будет скромным: куриный суп, каша, сухари и чай. Съешь что и сколько сможешь.
Только сейчас я заметила, как Генри осунулся за это время. Заострились скулы, и камзол словно стал свободнее. Похоже, ему этот шторм тоже не дался так просто, как он хотел бы показать.
— Спасибо, — повторила я. Его забота радовала и смущала одновременно. — Я не привыкла, чтобы со мной возились.
Ванна заняла все свободное место в моей маленькой каюте. Пока Генри с помощью магии наполнял ее, я распахнула ставни. Стекол в рамах действительно не было.
— Хорошо, что сейчас тепло.
— Да, зимой в водах Наровля было бы куда хуже, — согласился Генри. — Стекла вставить сможем, только когда окажемся на Дваргоне, уж прости.
Я хотела ответить: главное, что мы живы, все остальное — мелочи, когда в окно впорхнул призрачный петух. Завис перед моим лицом, хлопая крыльями. Я протянула руку — птица уселась на мое предплечье, больно вцепившись когтями. Не успев подумать, что послание следовало бы получить без свидетелей, я коснулась рукой перьев.
— Ты мне не дочь! — рявкнул петух голосом отца и растворился в воздухе.
Странно, но то, что совсем недавно уязвило бы меня не меньше предательства Джека, вовсе не коснулось души. Словно я уже знала, что так случится, знала, и успела и пережить, и смириться. А может, просто за неделю шторма во мне вовсе не осталось эмоций.
Я посмотрела на море — еще бурное, но не темное, как перед штормом, а ярко-синее. На блики солнца, играющие на волнах. Вдохнула сырой соленый воздух. Нет. Я не разучилась ни жить, ни чувствовать.
Генри осторожно коснулся моего плеча. Я обернулась.
— Ты снова оказался прав.
— Я хотел бы ошибиться.
— Такой уж он, — я пожала плечами. — Значит, мне больше не на кого оглядываться, могу поступать, как сама считаю нужным. Правда, и рассчитывать не на кого…
— Ты всегда можешь рассчитывать на меня, — он придвинулся ближе, обнимая.
Я ткнулась лбом ему в плечо. Стало тепло и спокойно.
— Ты в самом деле приходил и возился со мной во время шторма, или мне это приснилось? — спросила я, не поднимая головы, хотя на самом деле уже знала ответ.
— Не приснилось.
Подумать только — корабль носит волнами, ломаются мачты и трещат борта, а капитан находит время, чтобы заглянуть ко мне, дать воды и успокоить, насколько это возможно.
Теплая волна благодарности наполнила грудь. Я заглянула Генри в лицо, коснулась щеки.
— У меня нет слов…
Он улыбнулся в ответ, прижал мою ладонь к своему лицу. Коснулся ее губами.
— Ты ничем мне не обязана.
Казалось, он колебался какую-то долю мгновения — и мне подумалось, что Генри меня поцелует. Но он выпустил мою руку, отступая, и сказал.
— Ванна в твоем распоряжении. Приходи в себя и заглядывай обедать. Как выйдешь из каюты, вели вестовому все убрать, он передаст, кому надо.
— Хорошо.
Наверное, правильно, что он не стал меня целовать. Да и после недели в каюте… нет, нужно срочно привести себя в порядок.
— Генри, — окликнула я его от двери. — А что значит петух?
— Предательство и раскаяние в нем. — Он улыбнулся уголком рта. — Думаю, ты сможешь обдумать это позже, когда придешь в себя.
Я не стала размышлять об этом, как не стала и загадывать о будущем. Что толку загадывать, когда ты — лишь песчинка в безбрежном океане жизни? Когда-то я считала, что будущее мне известно. Сейчас оно казалось туманным и непредсказуемым. Оставалось лишь делать то, что я считаю нужным, а дальше — случится то, что случится.
Но и об этом я не стала размышлять. Скинула в окно сеть с вещами, предназначенными для стирки, и позволила себе на несколько минут блаженно расслабиться в теплой воде прежде, чем начать приводить себя в порядок. Надо будет попросить кого-нибудь вбить в стены моей каюты гвозди и протянуть веревки для белья: створки шкафа вовсе неподходящее место для сушки вещей.
Поймав себя на этой мысли, я поняла, что собираюсь остаться на корабле надолго, и дело было не в том, что выкупа ждать неоткуда. Мне даже неинтересно было, насколько велика окажется моя доля при дележе добычи после похода и хватит ли ее, чтобы сойти на берег свободной, когда мы достигнем Дваргона.
И, нет, вовсе не Генри был тому причиной, хотя, что греха таить, я прекрасно понимала, что значит, когда рядом с мужчиной сердце пускается вскачь и хочется улыбаться, как дурочке, хоть и произошло это слишком быстро. Генри ничего мне не обещал, да теперь я бы и не поверила обещаниям, выучив урок, преподанный другим мужчиной.
Впервые в жизни я могла сделать что-то по-настоящему важное. Пусть даже мои силы невелики, а знания оставались ограниченными. Впервые в жизни мне никто не мешал узнавать новое и не твердил, что от чрезмерных умственных усилий я перестану быть женщиной, или будто у меня не хватит ума что-то понять. Даже если и не хватит — по крайней мере, я узнаю о своем скудоумии сама, а не с чужих слов.