Не совсем мой, не совсем твоя

Монмартр. Узкие улочки, маленькие магазинчики, бесчисленные кафе… вращающаяся карусель, сахарные купола базилики Сакре-Кер… А лестница, знаменитая лестница – кого там только нет! Безработные художники с папками на коленях, легкомысленные студенты, любознательные туристы. Сидя на ступенях, они болтают, рисуют, курят, едят, читают газеты, убивают время.

Солнышко пригревает совсем по-летнему, так что Ник сбрасывает с себя куртку и перевешивает через плечо. Его темно-синяя рубаха в тонкую полоску полощется на ветру. Ксения раздеваться опасается, все-таки начало апреля. В Москве сейчас в лучшем случае плюс восемь, все ходят в демисезонных пальто и грустно вздыхают, если забывают дома перчатки.

– Конец XIX века, византийский стиль, – говорит Ник, стоя у подножия лестницы и почтительно разглядывая высящуюся на холме базилику. – Центральный купол на высоком барабане и вокруг него четыре небольших – явно восточного происхождения… Там, с другой стороны есть еще колокольня высотой 84 метра с одним из самых больших колоколов в мире. Он называется «Савоярд» и весит 19 тонн.

Ксения слушает и не слышит. В голове ее безостановочно крутятся слова, которые прозвучали час назад на мосту.

– Ты бывал здесь раньше?

– Да.

– С подружкой?

– С сестрой.

– О! Так у тебя есть сестра?

Пауза и затем:

– Была.

Холодный пот на лице. Стук в висках.

– Неужели и она тоже…

Короткий кивок. Голос, упавший до шепота:

– В сентябре прошлого года. Она долго болела… Инфаркт у отца случился после того, как ей поставили точный диагноз.

– Что за диагноз?

– Лейкемия. С начала февраля до начала июня – ровно четыре месяца я провел с ней вместе в одной из лучших швейцарских клиник. И когда они сказали, что не могут помочь ей жить, мы остались, чтобы они помогли ей умереть. В этой клинике разработаны специальные программы для безнадежных больных – методики, аналогичные методикам доктора Левина и доктора Кюблер-Росс. Слышала о таких?

– Читала кое-что.

– Значит, ты понимаешь.

Я не молю Тебя дать мне убежище от бед;
дай лишь бесстрашие, чтобы лицом к лицу
их встретить.[6]

– Ник, я хочу спросить.

– Спрашивай.

– Эта девочка, твоя сестра…

– Дочь Каталины. Лада.

– А сколько ей…

– Шестнадцать лет.

Я не прошу избавить меня от страданий;

дай мужество, чтобы их превозмочь.

– Она… это случилось там же, в Швейцарии?

– Нет, позже, в Москве. Но к тому времени мы были уже готовы. Я прошел весь этот путь вместе с Ладой. Я обещал, что буду с ней от начала до конца… или до нового начала. На это мне и понадобились деньги. Проживание, медицинское обслуживание, занятия в группе доктора Маргарет Келлер… К тому же Каталина потребовала, чтобы мы, как дети одного отца, прошли одинаковое обследование.

Не дай мне изнывать от страха и тревоги,
спасения безвольно ожидая;
дай мне надежду и терпение —
и я добьюсь свободы.

– И что же? Что показало обследование?

– Я здоров.

– А Илона, она об этом знала? Ты ей рассказал?

– Конечно. Когда я начал работать на Илону, Лада была еще жива.

– О господи…

Не дай мне трусом жить и уповать
лишь на твою спасительную милость;
но дай мне ощутить поддержку
Твоей руки, когда я буду падать.

* * *

Присев на ступени рядом с худым длинноволосым парнем в джинсовой куртке и вытертых до дыр голубых джинсах, Ник о чем-то говорит с ним вполголоса. Перебирает сложенные стопкой рисунки. Одобрительно кивает. Потом поворачивается и окликает Ксению, нацеливающуюся объективом на купола Сакре-Кер.

– Ксюша! Иди-ка сюда.

Растрепанный художник пробует повторить ее имя, но быстро сдается и с улыбкой манит ее рукой. Все ясно. Ник заказал ее портрет. Что ж, ладно, она ничего не имеет против.

Ее усаживают на маленький складной стульчик, и через четверть часа портрет готов. Прелестный рисунок мелком на картоне. Длинная, ровно подстриженная челка… огромные глаза, как у девочек из японских мультфильмов… Сходство потрясающее.

Ник расплачивается с художником, но тот не отпускает их, а принимается с жаром что-то объяснять или, может, просить, то и дело сбиваясь с английского на французский. Тем не менее Ник его понимает.

– Чего он хочет? – спрашивает заинтригованная Ксения.

Ник выглядит смущенным, но к смущению примешивается лукавство.

– Он хочет нарисовать мой портрет. Но не для меня, а для себя. Говорит, что влюбился в меня с первого взгляда.

– Черт! Ну ладно… пусть рисует. Оставить вас наедине?

Пока мальчики развлекаются, она прогуливается вдоль балюстрады, фотографирует то одно, то другое, с любопытством разглядывает француженок (кто во что одет) и приходит к неизбежному выводу, что по возвращении домой нужно срочно менять весь гардероб.

Телефонные трели прерывают ее грезы. К счастью, это не Игорь.

– Да, мама… Да, все в порядке…