Не спи под инжировым деревом

С Сирингой за спиной я направился к первому рубежу: рамкам металлоискателя – порталам, пройдя через которые должен был доказать, что не представляю опасности для всех этих перевоплощающихся душ и их перевозчиков. Оглянувшись в последний раз, я увидел, как Ниязи подмигнул мне, а потом поднял руку с пальцами, сложенными странным образом – не то в мудре, не то в масонском жесте. Я слабо улыбнулся в ответ и отвернулся.

Вот и стало моё одиночество не только внутренним, но и вполне видимым и осязаемым. Вдруг оказалось, что теперь я могу делать всё, что пожелаю. Никакой ответственности. Никаких угрызений совести. Никаких «Тебе же ещё семью создавать», «Устройся на работу», «На кого ты мать и сестру оставишь!». Иногда, страшно подумать, я завидовал сиротам. А теперь я и сам больше чем сирота – невидимка. Книга Судьбы пуста, и чистые страницы я смогу заполнить по собственному усмотрению. И в один момент странная уверенность в том, что с этого дня в моей жизни всё будет складываться невероятно, великолепно, лучше, чем в самых смелых мечтах, наполнила меня до краёв, как попутный ветер раздувает изголодавшиеся в штиль паруса, как дождь заливает пересохший колодец. Это не вызвало во мне ожидаемого ликования, а наоборот, я словно бы уже всего добился и теперь лежал дряхлым стариком на смертном одре и сожалел о том, чем мне пришлось пожертвовать ради успеха. Но, вспомнив о Сиринге за спиной, я признался самому себе, что в конечном итоге в мире нет ничего важнее искусства, ничто, кроме него, не сделает нас бессмертными, не возвысит душу, не научит и не утешит. Искусство и есть высшая форма любви, которую нельзя объяснить унизительной пляской гормонов, и ради этой любви можно разрубить любые прочные узы. Так делали многие до меня, и так, я верю, будут поступать и впредь. Откуда бы я ни уехал, с кем бы ни расстался – со мной всегда будут мой талант, моя музыка, мои песни, а значит, ничто не страшно. Если мир вокруг меня разрушится – я сотворю его заново.

Это было последним, о чём я успел подумать, прежде чем попасть на конвейер бюрократической машины, проверявшей мои документы и постепенно превращавшей меня из подозрительного субъекта в пассажира авиалайнера.

Мои мытарства благополучно разрешились, и я сделал привал в уютной зоне ожидания, убаюкивающей тихим многоголосым эхом, витающим под высоким потолком, и спокойными бежевыми тонами. Все мысли куда-то улетучились, и осталось одно созерцание. Мне казалось, что звуки аэропорта одновременно похожи на биение сердца и урчание, издаваемое кишечником. Снаружи мир ожидающе скалил зубы, простирал руки, причмокивал от нетерпения, а я сидел здесь и ждал назначенного срока.

Объявили посадку на мой рейс, и я, даже не осознавая того, что происходит, влился в поток остальных путешественников, устремившихся к телескопическому трапу. Когда я ступил на его слегка покатый пол, он показался мне зыбким, шевелящимся, живым. Какая-то посторонняя сила, которую я не ожидал здесь встретить, поволокла меня в неизвестность, и, поняв, что не могу сопротивляться и остановиться, я начал испытывать страх. Стены и потолок туннеля сдавили мою грудную клетку, в глазах у меня потемнело. Мне захотелось вернуться назад, в зал ожидания, в его безмятежность, но меня несло вперёд через удушающую тесноту и мрак. И когда я уже решил, что мне вот-вот настанет конец, тоннель вдруг закончился, я увидел сияющий свет и невероятно красивое, как у ангела, лицо бортпроводницы. Она улыбалась мне так счастливо и нежно, как мать улыбается своему новорожденному младенцу. Стены тоннеля отступили. Я наконец-то смог вдохнуть. И это был воздух уже совсем другого мира.