Не спрашивайте меня ни о чем

— За счастье, — сказал я и стал маленькими глотками пить. Совсем легкий, чуточку шипучий был этот напиток.

Смотрел, как ее губы коснулись края бокала и как двигался ее золотистый кадык.

Началась песня, и она поставила бокал. Она отпила не более трети. Свой же я осушил до конца.

— Дари цветы любимой… Красные цветы своего сердца… Которые цветут в багряных лучах солнца… И не заставляй ее мечтать о них… Дари цветы любимой… Которые цветут в луны белесом свете… И не давай ей мечтать о них…

Припев она тихонечко подпевала. Голос у нее был приятный, и, когда пела, она два раза как-то очень хорошо посмеялась.

Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Они во сне не пахнут никогда.

— Иво, пожалуйста, не смотри на меня так! — попросила она вдруг. — Я знаю, что пою плохо. А вот теперь не могу спеть даже так, как умею.

— Нет, нет, ты поешь прекрасно!

Она опять засмеялась, замахала руками.

— Замолчи, а то пропустишь всю песню.

Она вновь вслушивалась во французские слова.

— Задетые любовью сердца… Ждут любви, ждут цветов… Поспеши, ожидание калечит сердце… Осенние заморозки могут тронуть цветы… Увядшие цветы не расцветают… Сломанное сердце не полюбит… Дари цветы любимой… И не допускай, чтобы они ей снились…

И она подпевала:

Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Они во сне не пахнут никогда.

Отзвучала песня, началась другая — о голубом небе над Парижем; эту я уже слышал.

— А слова-то были не того… уж очень сентиментальные, — сказал я.

— Тебе не понравилось?

— Я же не говорю — не понравилось, говорю только, что слова показались мне довольно сентиментальными.

— Возможно, — усмехнулась она.

— Но больше всего мне понравилось, как ты подпевала пластинке.

Наши взгляды перепархивали в золотистом свете, легкие, как трели жаворонков.

В мире сладковато повеяло набухающими бутонами сирени.

В субботу уроков не было, так как мы поехали на экскурсию в Тукумс.

Фред категорически отказался от участия в поездке. Мне тоже не хотелось, но Тейхмане уговаривала, и неприлично было упираться. Я уже начал подумывать, что после того злополучного собрания она стала вести себя с нами иначе.

Увы, это было заблуждение, в чем я убедился уже в тукумском буфете, куда мы зашли перекусить. Взяли по кружке водянистого пива, но тут подоспела Тейхмане и подняла крик, что, мол, тут происходит, она этого не допустит и чтобы мы сию же минуту отсюда вышли. На нас уже поглядывали и ухмылялись другие посетители буфета, а какой-то дяденька даже заступился:

— Барышня, да они же взрослые парни!

— Вы ничего не понимаете! — отрубила Тейхмане. Я почувствовал себя по-настоящему неловко и был рад, когда вышел из буфета.

Как-то бесцельно прошлялись полдня, потом вышли к лесному озеру, довольно большому, Тукумчане построили на нем купальню и вышку для прыжков. Два старичка сидели на мостках и удили рыбу.

Мы расселись на лавочках, потому что всем вдруг захотелось есть. Зашуршали пластиковые мешочки и бумажные пакеты, защелкали пробки лимонадных бутылок. Предстояло великое обжорство. Я извлек из кармана три беляша, которые купил на вокзале в буфете, и пошел к Эдгару с Яко. Они расположились в сторонке от остальной оравы, хотя наша четверка более или менее помирилась с классом.

— Иво, Иво! — позвала Сармите. Она вместе с Марой выкладывала на белую скатерочку бутерброды. С Сармите я держался так, будто в тот раз у мещан между нами ничего не было. И она вела себя так же по отношению ко мне, впрочем, я не знаю, что она обо мне думала.

— Что случилось?

— Будь добр, откупорь нам лимонад, — попросила она.

Можно было обалдеть — Мара вытаскивала из сумки еще двухлитровый термос.

— Вы не боитесь лопнуть? — спросил я.

— Хи, хи, хи! — захихикала Мара. — Бутерброды легче носить в животе, чем в сумке.

— Ты же не настолько джентльмен, чтобы понести наши сумки, — поддержала ее Сармите.

— Просто не выношу непрактичных людей. Купили бы, как я, в буфете беляшей и сунули в карман. Руки свободны. Можно, конечно, поднести, но боюсь, как бы на следующую экскурсию вы не прихватили с собой керогаз.

Бах! Мне в лоб влепился скомканный бумажный кулек. Они обе покатились со смеху.

Ничего подходящего под руками не оказалось, и бутылку я открыл зубами.

— Псих! Зубы выломаешь! — заорала Сармите.

— Ничего, вставит пластмассовые. По крайней мере, никогда не будут болеть и портиться, — успокоила Мара.

— Точно! Блестящая идея, великая, как небоскреб. Давай, Иво, жми напропалую!

Теперь заработала Сармите — пробкой по лбу.

— Какой же ты невоспитанный! — рассмеялась она. — Разве можно так вести себя с дамой!

— Тоже мне дама! — сказал я.

Маре это до того понравилось, что она налила в пластмассовый стаканчик кофе и предложила мне.

— Благодарю вас! Премного благодарен. Я охотно выпью стаканчик этого благоухающего напитка.

— До чего же ты вдруг стал галантен! — поморщилась Сармите. — Прямо-таки противно.