Началась песня, и она поставила бокал. Она отпила не более трети. Свой же я осушил до конца.
— Дари цветы любимой… Красные цветы своего сердца… Которые цветут в багряных лучах солнца… И не заставляй ее мечтать о них… Дари цветы любимой… Которые цветут в луны белесом свете… И не давай ей мечтать о них…
Припев она тихонечко подпевала. Голос у нее был приятный, и, когда пела, она два раза как-то очень хорошо посмеялась.
— Иво, пожалуйста, не смотри на меня
— Нет, нет, ты поешь прекрасно!
Она опять засмеялась, замахала руками.
— Замолчи, а то пропустишь всю песню.
Она вновь вслушивалась во французские слова.
Задетые любовью сердца… Ждут любви, ждут цветов… Поспеши, ожидание калечит сердце… Осенние заморозки могут тронуть цветы… Увядшие цветы не расцветают… Сломанное сердце не полюбит… Дари цветы любимой… И не допускай, чтобы они ей снились…
И она подпевала:
Отзвучала песня, началась другая — о голубом небе над Парижем; эту я уже слышал.
— А слова-то были не того… уж очень сентиментальные, — сказал я.
— Тебе не понравилось?
— Я же не говорю — не понравилось, говорю только, что слова показались мне довольно сентиментальными.
— Возможно, — усмехнулась она.
— Но больше всего мне понравилось, как ты подпевала пластинке.
Наши взгляды перепархивали в золотистом свете, легкие, как трели жаворонков.
В мире сладковато повеяло набухающими бутонами сирени.
В субботу уроков не было, так как мы поехали на экскурсию в Тукумс.
Фред категорически отказался от участия в поездке. Мне тоже не хотелось, по Тейхмане уговаривала, и неприлично было упираться. Я уже начал подумывать, что после того злополучного собрания она стала вести себя с нами иначе.
Увы, это было заблуждение, в чем я убедился уже в тукумском буфете, куда мы зашли перекусить. Взяли по кружке водянистого пива, но тут подоспела Тейхмане и подняла крик, что, мол, тут происходит, она этого не допустит и чтобы мы сию же минуту отсюда вышли. На нас уже поглядывали и ухмылялись другие посетители буфета, а какой-то дяденька даже заступился:
— Барышня, да они же взрослые парни!
— Вы ничего не понимаете! — отрубила Тейхмане. Я почувствовал себя по-настоящему неловко и был рад, когда вышел из буфета.
Как-то бесцельно прошлялись полдня, потом вышли к лесному озеру, довольно большому, Тукумчане построили на нем купальню и вышку для прыжков. Два старичка сидели на мостках и удили рыбу.
Мы расселись на лавочках, потому что всем вдруг захотелось есть. Зашуршали пластиковые мешочки и бумажные пакеты, защелкали пробки лимонадных бутылок. Предстояло великое обжорство. Я извлек из кармана три беляша, которые купил на вокзале в буфете, и пошел к Эдгару с Яко. Они расположились в сторонке от остальной оравы, хотя наша четверка более или менее помирилась с классом.
— Иво, Иво! — позвала Сармите. Она вместе с Марой выкладывала на белую скатерочку бутерброды. С Сармите я держался так, будто в гот раз у мещан между нами ничего не было. И она вела себя так же по отношению ко мне, впрочем, я не знаю, что она обо мне думала.
— Что случилось?
— Будь добр, откупорь нам лимонад, — попросила она.
Можно было обалдеть — Мара вытаскивала из сумки еще двухлитровый термос.
— Вы не боитесь лопнуть? — спросил я.
— Хи, хи, хи! — захихикала Мара. — Бутерброды легче носить в животе, чем в сумке.
— Ты же не настолько джентльмен, чтобы понести наши сумки, — поддержала ее Сармите.
— Просто не выношу непрактичных людей. Купили бы, как я, в буфете беляшей и сунули в карман. Руки свободны. Можно, конечно, поднести, но боюсь, как бы на следующую экскурсию вы не прихватили с собой керогаз.
Бах! Мне в лоб влепился скомканный бумажный кулек. Они обе покатились со смеху.
Ничего подходящего под руками не оказалось, и бутылку я открыл зубами.
— Псих! Зубы выломаешь! — заорала Сармите.
— Ничего, вставит пластмассовые. По крайней мере, никогда не будут болеть и портиться, — успокоила Мара.
— Точно! Блестящая идея, великая, как небоскреб. Давай, Иво, жми напропалую!
Теперь заработала Сармите — пробкой по лбу.
— Какой же ты невоспитанный! — рассмеялась она. — Разве можно так вести себя с дамой!
— Тоже мне дама! — сказал я.
Маре это до того понравилось, что она налила в пластмассовый стаканчик кофе и предложила мне.
— Благодарю вас! Премного благодарен. Я охотно выпью стаканчик этого благоухающего напитка.
— До чего же ты вдруг стал галантен! — поморщилась Сармите. — Прямо-таки противно.
— Не слушай, — сказал я.
— Все они теперь такие, — ухмыльнулась Мара. — Для них один черт — что хамство, что галантность.
— Возьми бутербродик с лососиной, Иво! — предложила Сармите.