Не спрашивайте меня ни о чем

С деревьев листья уже облетели, редко какой еще держался на кончике ветки. Лил дождь, на улицах бесчинствовал ветер. Спешили люди в теплой одежде с поднятыми воротниками.

У старого человека порыв ветра сорвал шляпу с головы, и он в отчаянии размахивал руками и семенил за ней вдогонку. Смешно даже!

Я раскрыл окно.

В лицо ударило холодным ветром и дождем.

Как-то раз позвонила она.

— Иво, — спросила она, — ты меня слышишь? — и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Я знаю, что ты слушаешь… Ну скажи же хоть что-нибудь… Мне надо многое тебе объяснить… Ты должен понять, что…

— Я понимаю, — сказал я. — Я ведь не знал, что со мной. Я был как завороженный. Ты для меня была самая красивая, самая лучшая. Ты для меня была всем… А потом у меня словно бы пелена с глаз упала, и я увидел, что ты такая же, как многие другие. И я удивился: неужели это ты заставила меня увидеть мир совсем иным, чем раньше? И неужели было возможно, что я, как чуда, ждал мгновения, когда вновь увижу тебя? Это было удивительно… И спасибо тебе за все! Я никогда тебя не забуду…

Она молчала, и я положил трубку.

Я сказал ей все о том, что произошло за это время, и она осталась в моем сердце снежной вершиной Фудзиямы, про которую японский поэт написал вот эти строки:

Покидая залив Таго,
на берег взор я обращу,
и белоснежная мне предстанет
вдали у небосклона
гора высокая Фудзи.

И так целую жизнь. Есть только одна снежная вершина Фудзи, и есть лишь одна, которую любил я впервые. И быть может, их будут у меня миллионы, но моей первой будет только она, моя единственная, и нет смысла вести счет дальше, так же, как в мире существует единственная снежная вершина Фудзи, уезжая от которой навеки Амабе Акахито будет ее вспоминать до последней секунды своей жизни.

Осенние тучи расступились, и на лицо мне пролилось солнце.

Я смотрел прямо на солнце, покуда не заболели глаза, потом зажмурил их и вглядывался в жгучие пятна, в мгновенные вспышки прошлого, танцующие в разогретых реках, и расставлял каждый отблеск и огонек на свое место, пока не вспомнил все до последнего…

А дальше? Потому что ведь все… В моей жизни еще…

И вдруг я плюхнулся с незрячими от солнца глазами на кровать, ударил по гитарным струнам и запел, я играл на гитаре, которой у меня не было, но она звенела в унисон с теми, в магнитоле, я пел вместе с теми, кто пел, и пел о тех, кого знаю и люблю, и хотел, чтобы они любили меня. И там была и моя жизнь, моя еще недолгая жизнь, и об этом я пел, потому что о том, что впереди, я ничего не знал, но пел, я пел, я пел про то, «покуда уста не побелеют» — так сказал один немецкий поэт — и так я пел, и мир предо мной был широк, я пел, к чертям, я пел, я молод, и мир предо мной раскрыт, как раковина на восходе солнца, я пел, словно во хмелю, я пел обо всем мире, ибо непостижимым для меня образом он проник в меня самого, и я проник в него, и все во мне ликовало, и я был счастлив, солнце тоже было во мне, и я пел, счастье мое, радость моя, я пел, волосы упали мне на глаза, и я пел, как обалдевшая канарейка на утренней зорьке, пел, «покуда уста не побелеют», так я пел потому, что человек такая уж смехотворная птица, которая подчас не отдает себе отчета, почему одно вот так, а другое наоборот, но в таких случаях, ради бога, не спрашивайте меня ни о чем!

ВЗРОСЛЫЕ ШКОЛЬНИКИ