Не ссорьтесь, девочки!

Вот это напор! Вот бы взять да и сказать ему, что ей каждую ночь снится, как она занимается любовью с предателем-Федором и просыпается от этих снов растрепанная и нервная, и только сеанс спиритизма спасает от помешательства! Но вместо этого Нонна кричит:

— Дроздов! Доктор! Я — не лесбиянка!

— Это совершенно ничего не значит. В психологии есть момент подключения. Вы себя ассоциируете с ними.

Нонна удивленно смотрит на Дроздова и почему-то успокаивается.

— Я себя? С ними?

Тот, напротив, только распаляется от собственных научных теорий и все теснее прижимается к Нонне:

— Вы не от них, а как бы от себя…

— Мастурбация?

— Да…

Нонна трясет головой и произносит неожиданно громко и внятно, снимая весь эротический флер:

— Ну не возбуждаюсь я! Они рабочий материал. Представляете, если бы пекарь возбуждался от теста, что бы мы ели?

— Интересная метафора. Я, пожалуй, использую ее в телевизионной программе.

Хомяков продолжает суетиться:

— Что бы ему дать понюхать, чтобы в себя пришел?

— Свои носки, — заявляет Нонна.

— Все! Уволена! — кричит владелец журнала.

Дроздов поспешно слезает со стола.

— Да ладно тебе. Она пошутила.

— Ага… Я тоже.

— Пошутили? Жалко. А то я думаю, что бы такого сделать, чтобы вы меня уволили?

— Не делайте вид, что вам все равно и вы сами этого хотели. Это я вас уволил! Я! Без выходного пособия! Без права восстановления! Без сожаления и без печали!

— Да и слава богу! Сами и пишите про то, как «он прижал меня к дереву и медленно стал расстегивать все триста сорок восемь пуговиц на моей груди…» Сами пишите белиберду про то, как «его плоть восстала как каменная»! Хомяков, запомните: камень не восстает. А киска — это кошка, а не женский половой орган!

Хомяков трясет Дроздова:

— Вот видишь, по обоюдному желанию коллектива! Я вообще подумал, а нужен ли нам главный редактор.

Робкий стук в дверь прерывает спор. В проеме возникает вихрастая голова начинающего журналиста Моисеева.

— Дверь закрой! — кричит Хомяков.

— Простите, — мямлит Моисеев, — но я уже в девятый раз прихожу. Вы должны мне деньги за заметку.

Хомяков надвигается на дверь, по пути наливаясь кровью, но Дроздов предотвращает смертоубийство, заслонив юного журналиста собой. А Нонна все куражится:

— Вот-вот, у вас вообще скоро никто работать не станет. Вы же не платите ничего. Ни черта не платите!

— Пошла вон! — орет Хомяков.

Дроздову приходится теперь заслонять бывшего уже главного редактора:

— Да сдержитесь вы хоть раз!

— Не могу молчать, как Лев Толстой!

— Про что была ваша статья? — перекрикивая проклятия и грязные ругательства компаньона, спрашивает Дроздов у журналиста.

— Про любовь втроем…

Дроздов заинтересован:

— Ну и как тебе?

Моисеев густо покраснел:

— Не пробовал.

— А пишешь, — искренне сожалеет сексолог.

Хомяков срывает с ноги все еще лежащего без сознания фотографа ботинок и швыряет в дверь. Моисеев позорно убегает.

— Ладно, господа. Пора кончать эту комедию абсурда. До свидания.

Нонна берет сумку и выходит. Ей вслед летит второй ботинок фотографа.

Она размашисто идет по коридору издательского дома. Прочь, прочь из этого гнезда разврата. И как только она смогла проработать и здесь столько времени? Теперь она с гордостью может смотреть в лица знаменитых литераторов с портретов: она отстояла честь русской словесности в неравной борьбе с рыночной экономикой.

Нонна догоняет Моисеева.

— Сколько он вам должен?

Моисеев робеет. Ему нравятся зрелые женщины, но и жить ведь тоже как-то нужно.

— Десять долларов…

Нонна достает из сумки портмоне, откуда вынимает ту самую тонюсенькую пачку, которую утром получила от Хомякова. Отсчитывая по десятке, она приговаривает:

— Мише — штаны. Маме — новые карты Таро. Телефон, свет, газ…

Она коротко вздыхает и протягивает юноше десятку.

— Спасибо…

— Купите Толстого, прочтите за мое здоровье!

Уже на лестнице ее хватает за локоть Дроздов.

— Нонна, хочу специально довести до вашего сведения: вы всегда желанный гость на моей кушетке. Я имею в виду врача — сексолога-психолога…

На этот раз Юля садится за руль с опаской. Она уже поняла, что ее машина обладает вздорным характером и может вести себя как угодно. Беспардонно живет своей жизнью, не обращая внимания на хозяйку. Захочет — заведется, а не захочет — придется опять в багажник за тросом лезть. Но на этот раз завелась сразу.

— Какая нахалка! И почему же ты глохнешь, когда хочешь, и заводишься, когда пожелаешь?

Машина тревожно урчит.

— Нет, нет, нет, беру все свои слова обратно, — торопливо говорит Юля, нежно погладив руль. — Девочка моя…

Помирились. Едут. И пробок нет. Большая удача. Показалось чахлое солнышко. А вот и знакомый силуэт. Нонка идет по улице. Как всегда спешит, торопится заработать копейку. Самое время разыграть, отвлечь от прозы жизни. Сказочным феям не нужно так хмуриться. И Юлька бьет по тормозам.

— Далеко?

Нонна испуганно вздрагивает.

— Ю! Поганка, напугала! В церковь иду.

— Грехи замаливать? Ты же святая!

— Не шути так — грех. На вторую работу иду… Вернее, уже на единственную.

— Садись, доколдыбаем как-нибудь до храма твоего. Девочка моя, правда, капризничает…

Нонна садится в машину.