Не ссорьтесь, девочки!

Пока Нонкина сексуальность тихо дремала, уверенная, что трусливый, но любимый изменщик вернется, — все было неплохо. Но бывали дни, когда твердость покидала ее. В один из таких вечеров Нонна подумала: а как, собственно, она намерена осуществить свой хитроумный план и вновь влюбить в себя бывшего мужа, если даже позвонить ему не может? До одури, до умопомрачения боится поговорить с ним! А вдруг он уже освободился от каракатицы, от этой беспринципной соблазнительницы, умыкнувшей у ребенка отца, а у нее, мягкой и умной Нонны, любимого мужа? Вдруг он уже свободен, и тогда без промедления нужно брать инициативу в свои нежные руки, пока он не спутался с вдовой Джона Леннона. Перспектива тягаться с увядающей японкой не радовала. И Нонна набрала номер.

— Hello, — послышался ровный женский голос.

Нонна несколько секунд колебалась. Она вообще-то говорит по-английски. Плохо, но говорит. Как быть? Она крутит в пальцах спичку и ломает ее. Решено. И срывающимся голосом она произносит:

— Добр… Добрый вечер. Будьте добры Федора Сергеевича.

— А кто его спрашивает? Я так понимаю — из России? — спрашивает лахудра с сильным брайтонским акцентом.

Где наша не пропадала! Нонна, овладев собой, пускается в рискованную игру — вертихвостка без корней, судя по всему, не помнит ее голос.

— О! Это беспокоят из Санкт-Петербурга! Из России! Наша киностудия обзванивает своих старых сотрудников, есть новые предложения.

Дрянь на другом конце земли громко кричит:

— Это тебя! — в голосе слышны насмешливые интонации. — С родины. Какая-то киностудия…

«Ах ты, стерва! Чем тебе наша великая родина не угодила? Ну, погоди, я еще подумаю о тебе плохо!» — думает Нонна. Но не успевает наслать проклятий, потому что сердце падает к ногам. Она слышит Федин голос:

— Алло.

От этого голоса можно было потерять сознание, можно было испытать множественный оргазм, можно было заболеть, долго его не слыша, в конце концов, можно было продать ту же самую родину. На это «алло» нужно было немедленно ответить «всегда», но Нонна нарочито задорным голосом произносит:

— Привет!

Федор на другом конце земли надевает рубашку на голое тело, поддерживая трубку то одним плечом, то другим.

— А!.. Здравствуйте, дорогая киностудия! Давненько вы кино у нас не снимали! Ничего более умного не придумала?

Зачем он так?

— Я подумала, что твоей… девушке будет неприятно, если она узнает, что это я…

— Моей девушке будет все равно, если она узнает, что это ты.

Федор пытается закрепить запонку на манжете рубашки.

— Странно… Мне было бы не все равно.

— В том-то и разница между вами. Тебе слишком многое не все равно. У тебя ко мне дело?

Нонна растерянно глазеет по сторонам, пытаясь найти точку опоры, зацепиться за что-нибудь взглядом, но кроме печального анфаса самого Федора на фоне звездного неба не находит ничего.

— Нет… Вообще-то я хотела…

Федор не злой. Он просто растерян и от этого злится:

— Ну, выкладывай. Денег?

Денег? Нонну словно отхлестали по щекам. И поделом. Привели в чувство.

— Денег? — она начинает овладевать собой. — Ну, это никогда не помешает. Тем более что Мишка растет не по дням, а по часам. Каждый месяц вырастает из штанов…

— Я понял, понял. Штаны нужны.

После таких слов перспектива скорой любовной встречи отодвигается за горизонт. Нонна волнуется и из-за этого переходит на какие-то визгливые трамвайные интонации.

— Вообще-то я хотела раз и навсегда для себя уяснить, как ты мне платишь алименты?

Она снова ломает деревянную спичку.

— Алименты я тебе плачу так, как мы с тобой и договаривались с самого начала, — тебе в руки ни копейки. Тебе нельзя доверять деньги. Они пропадают в твоих руках каким-то мистическим образом.

— А о Мише ты подумал?

— А Мише от меня — счет в банке и полное довольствие.

Федор у себя в Америке тоже ломает спички — только из картона.

Нонна готова раскричаться, но, сдерживаясь, тихо, почти угрожающе шипит:

— Ты уверен в том, что ты говоришь?

Еще одна спичка ломается в руках Нонны.

— А что такое?!