«Конечно, вы обе можете приехать на несколько дней, если хотите, — сказал он со своим забавным, все еще еврейским, все еще очень бронкским акцентом. — Что? Чего у вас нет? Господи, эти ребята хорошо с вами обращаются, а? О'кей, я пошлю за вами машину. — Он баловал их рассказами о звездах и сплетнями о высокопоставленных людях, они плавали в его бассейне, он ставил им пластинки, мексиканская прислуга три дня готовила им великолепные обеды. — Что вы хотите, чтобы я сделал с их работой? — наконец, улыбаясь, спросил он. — Хотите, чтобы я взял ее или нет? Это вам решать». — «Я отказываюсь просто отвечать», — холодно сказала она. «Нет, решайте. Это ваше право. Скажите, я откажусь. Или возьму, если хотите». — «Я абсолютно отказываюсь принимать такие решения!» — холодно ответила она, не дрогнув. Он, как она позднее узнала, все-таки взялся за работу, но все равно канадская картина провалилась. На четвертый день он сказал: «Мне кажется, пришло время Лесли возвращаться в Нью-Йорк, не так ли?» За все эти дни он не прикасался и не пытался прикоснуться к ним обеим. «Лесли?» — спросила она. «О, и вы тоже, если хотите. Я думал, может, вы останетесь на несколько дней. Билет в Нью-Йорк у вас будет, как только захотите. В конце концов, кто-то ведь должен поддержать репутацию братства этого ремесла». Милый человек.
Она осталась. Какого черта? А Клинт Эптон оказался и впрямь очаровательным мужчиной. Хотя и намного старше. Как она вынуждена была вновь и вновь говорить годы спустя и говорила по крайней мере два года тому назад, единственный способ по-настоящему узнать кого-то — это трахнуть. Он когда-то был женат на очень знаменитой звезде, и он рассказал своим забавным голосом, как он, бывало, ел бананы, сливы и дольки апельсинов и грейпфрутов из ее подушечки. Он, бывало, половину всей пищи ел оттуда, как он сказал. Затем однажды он выскочил из дома и гонялся за Лаки вокруг бассейна с бритвой «Жилетт» в руках, уговаривая побрить ее подушечку. «Давай! Тебе это понравится! Я знаю, понравится! Попробуй разок!» К счастью, он был старше, у него не хватило дыхания, и он сдался. На следующий день она напомнила о его предложении насчет авиабилета в Нью-Йорк — на том основании, что должна же она когда-нибудь возвращаться к своей обычной жизни, так что они расстаются друзьями, в значительной мере это было правдой, большей, чем то, что он хотел ее побрить. Связь просто изжила себя. Если бы нет, то она должна бы позволить побрить себя. Клинт, конечно, тоже многое узнал о ней, и как-то через пару лет она узнала себя в одной из его пьес, конечно же, в очень искаженном виде. И это был провал.
Она так и не знала, почему так сердилась на него, и когда она перестала удивляться, почему же все-таки, гнев сам улетучился. Частично потому, что черная ночь и черные негры в ночи испугали ее. И потом, та ее жизнь — нигде, она не здесь, а там, на Побережье. Так жить она не хотела. И кроме того, двадцать семь и близящиеся двадцать восемь, это совсем не двадцать три, близящиеся к двадцати четырем. Изменившееся настроение заставило ее вспомнить столь частое обещание самой себе и молчаливое обещание ему, Гранту. Она
Неожиданно она захлебнулась слезами. О, папочка, папочка! Зачем ты ушел, так рано умер и оставил свою маленькую девочку?
Грант продолжал гнать машину. Она продолжала притворяться спящей.