Не стреляй первым

– И я о них же. От кого мы с тобой удирали из резиденции Руслана, забыла? И что бы они с нами сделали, если бы догнали, знаешь?

Яна вскочила – с колен густо посыпалась и разбежалась по полу вся ее канцелярия – и заорала, топнув ногой:

– Если ты спас мне жизнь, это еще не дает тебе права распоряжаться ею! Может, хватит уже воевать? Нельзя жить одной ненавистью.

– Отчего же? Мне такая жизнь, стало быть, по нраву: наполненная, глубокая, острая… – На всякий случай я приготовился отражать летающие объекты.

Мне совсем не хотелось объяснять Яне, что, оставаясь дома, я снова подвергал ее опасности. После того что мы пережили, даже Яне было бы трудно это повторить. И мне не хотелось расставаться с ней добром. Если мы опять поссоримся, это будет очень кстати: пусть запомнит меня злым, глупым, упрямым и жестоким. Без сердца. Ей же будет легче, если что… Вот поэтому я безжалостно провоцировал ее на скандал. Впрочем, она в этом и не нуждалась, и я бы спокойно выслушал все, что она выдала обо мне, моих товарищах, о моей работе и принципах, но то, что она бросила под занавес… Это уже перебор.

– Чего ты добился? Убил четырех негодяев. Но погиб Полковник. Из-за тебя…

Удивительно, как может самый близкий и самый чужой человек безошибочно определить больное место в душе и одинаково жестоко ударить в него. Правда, с разными целями.

Я шагнул к Яне, обнял ее – она неверно поняла меня и уткнулась мне носом в шею. Я высоко поднял ее и посадил на шкаф.

Подхватил с пола сумку и закрыл за собой дверь, в которую грохнулась мгновением позже уродливая керамическая ваза, мирно стоявшая до того рядом с Яной на шкафу.

Эту дверь мне уже не откроют.

До отъезда мне нужно было сделать еще одно дело. Без этого я не мог уехать. Мне сегодня дважды об этом напомнили. Без излишней деликатности. И я поехал в свое «Имение», бывшую дачку моей доброй тетушки, которая отписала мне ее в своем завещании.

Мне не очень хотелось появляться хам, где совсем недавно мы со старым Полковником дали бой людям Руслана, и этот бой стал для Полковника последним. Но это было нужно – почему, я и сам не знаю…

Я оставил машину на шоссе и прошел до «имения» пешком. Мой домишко еще стоял – упрямый, побитый пулями. А дома Полковника уже не было. Вместо него возвышался почти готовый двухэтажный особняк под черепицей, а рядом с ним ковырялся в земле ревучий экскаватор. Копал как раз в том месте, где Полковник, готовясь к бою, по всем правилам военного искусства отрыл траншею и где упал, сбитый пулей врага. Здесь новые хозяева сооружали бассейн. Ну что же, ребята, резвитесь в голубой водичке, да не удивляйтесь, если время от времени она будет красной…

Я беспощадно винил себя за то, что принял помощь Полковника в том бою. Но я не мог ему отказать. Он всю жизнь боролся с врагами – на войне, на партсобраниях, на митингах, он сам выбрал свою судьбу по долгу, чести и знамени – «под оным и умереть должно». Он не мог иначе. Он сам предопределил свою гибель – если не в бою с Русланом, то на митинге от руки провокатора или сапога омоновца.

Но от этой мысли не становилось легче. Скорее – наоборот. Потому что я любил его. Потому что потерял уже слишком много своих верных людей. По разным причинам… Я постоял напротив того места, где пал мой старший товарищ по оружию. Казалось, что здесь еще пахнет сгоревшим в стволах порохом, И этот запах не может перебить даже вонь вовсю работающего экскаватора – строителя «новой жизни». Беззвучно подошла тетя Глаша, стала рядом. Она все еще была в черном – в платке, в старенькой плисовой жакетке – и держала в руке узелок, будто заранее знала о моем приезде.

– Здравствуй, Леша, – сказала она, отерев щеки концами платка. – Приехал? На могилку проводить? Пойдем, милый, помянем светлую душу.

По дороге Даша подробно рассказала, как хоронили Полковника, кто был и кто не был. Что говорили над гробом. И что сказать забыли. Были его однополчане, фронтовые друзья, родни не было. Полковник порвал с ними, с самыми близкими по крови, потому что верность долгу оказалась сильнее родственных уз. Сыновья и внуки Полковника уверенно врубились в рынок, успешно занимались «коммерцией», наживаясь на людской беде, глупости и растерянности. Легко и даже злорадно отказались от прежних идеалов и принципов. Он не мог этого принять. И простить. И ему его непрощения не простили тоже.

– Леша, – жалобно попросила Глаша, когда мы подходили к кладбищу. – Забрал бы ты Поручика, пропадет бедный. Все на могилке сидит. Исхудал, облез, а не уходит, погибнет кот. Я его сколько раз к себе относила, все удирает. Ты забери его, приласкай.

Могилу Полковника я узнал издалека, хотя до этого на ней не был: сперва меня держали, а после сидел по подписке. Даже на похороны, сволочи, не отпустили.

Среди ветхих и свежих крестов стояла железная пирамидка с красной звездой, заваленная до портрета высохшими цветами. Среди них сидел, собрав лапки в одну точку, Поручик и смотрел на меня огромными глазами обиженного, непонимающего ребенка.