Не стреляйте в белых лебедей

Шкипер уже заново отбивал косу. Иван остановился тоже, вытер полотно пучком осоки, проверил пальцем.

– Наждак, а не осока.

– Осока добрая, – сказал шкипер. – До кустов дойдем – перекурим. Так, мужики?

Никто не отозвался. Косцы неторопливо двигались вперед, и осока с размеренным хрустом укладывалась в ровные, строгие валки.

Шкипер первым дошел до кустов, отбил полотно, не торопясь вернулся по прокосу назад, к началу. За ним по одному вернулись остальные; только Сергей еще топтался где-то в середине, и извилистые рельсы его пути были густо усыпаны осокой. Косцы закурили из Васиной пачки, а Михалыч прошел к Сергею. Постоял сзади, посмотрел, тронул за плечо.

– Погоди, парень, погоди. Тужишься ты, косу таскаешь – не надо. Ты свободней держи. И пяточку к земле клони, пяточку самую. Она тебе травку и подберет, и в валок снесет. Гляди.

Он оттеснил чуть задохнувшегося Сергея, сделал несколько махов, не переставая поучать:

– В замах идешь – силу отпускай, не трать попусту. А вниз повел – на себя резче прими. Тогда коса сама и срежет и уберет.

– Иди, покурим!.. – позвал Иван. – Слышь, Сергей!..

– Не заработал еще! – отозвался Сергей, вновь становясь на место. – Докошу – покурю.

– Не гони, – сказал шкипер. – Здесь призов не дают.

Покурив, они снова взялись за косы, и вскоре Михалыч догнал Сергея. Они почти не разговаривали: пройдя гон, возвращались, курили, отбивали косы и снова шли косить. Выбившись из их ритма, Сергей так и остался в одиночестве. Теперь он и косил один, и курил один, с каждым заходом ощущая, как наливается усталостью отвыкшее от таких нагрузок тело.

Взошло солнце. Косцы разделись до пояса: комары щадили в работе, атакуя только на перекурах. Зато пестрый злой овод все чаще жалил потные спины.

Женщины развели костер. Паша готовила завтрак, а Еленка и Лида уже сгребали осоку в копны, чтобы она зря не мокла в воде.

– Завтракать, мужики!.. – крикнула Паша.

Косцы враз остановились, обтерли мокрые косы и воткнули держаки в топь. Только Сергей продолжал косить. Шкипер подошел, положил руку на его голое потное плечо:

– Отдышись, парень.

– До кустов дойду…

– Весь день впереди. Намахаешься.

Сергей покорно воткнул косу и пошел к костру, чувствуя, как плывет и качается под ногами топь. У опушки Вася и Михалыч умывались в глубокой луже.

– Ополоснись, Серега, – сказал Вася. – Сразу посвежеет.

Сергей подошел, нехотя зачерпнул пригоршню холодной желтой воды, протер лицо.

– Зла мужицкая работка? – улыбнулся Михалыч.

– Приспособится, – сказал Вася. – Тут хитрости нету.

– Есть хитрость!.. – возразил Михалыч. – В городе все быстрей норовят, все наскоком, все нахрапом. Нетерпеливые вы. А у нас так нельзя, не-ет, нельзя! У нас силу сберечь надо. Но – умеючи, умеючи, значит. Вот это и есть мужицкая хитрость.

Паша сварила ведро картошки с тушенкой, и они начисто выскребли ведро, напились чаю и сразу вернулись на недокошенные полосы.

– Ну, мужики, до обеда должны все скосить, – сказал шкипер. – Если осилим – значит, выхватим это сенцо у бога из самой запазушки.

– Не у бога, а у колхоза имени Первого мая, – улыбнулся Вася.

– Сроду здесь колхоз не косил и косить не будет, – сказал Иван. – А траве зря пропадать не положено.

Солнце вставало все выше, топь звенела полчищами слепней. От болота поднимался пар, пот струйками тек по спинам косцов; они все чаще отходили к опушке, где бил родник, и пили холодную желтую воду.

– Как нога? – спросил шкипер. – Отдохнул бы.

– Ничего. – Иван сполоснул лицо, улыбнулся: – Погодка-то, а? Как заказанная…

Он врал, когда улыбался. Ногу ломило до пояса, он давно уже косил, стараясь не опираться на нее, но боль росла. Лечь бы сейчас, вытянуться – тогда отпустит. Но он не давал себе спуску. Никогда не давал: только начни болеть – и тело припомнит все осколки и пули, все контузии и ржавые сухари с болотной водой. Только распусти вожжи – не встанешь.

Поэтому он деловито ел за обедом пропахшую горьким осиновым дымом похлебку. Ел насильно: его мутило от боли и усталости.

– Не могу, – сказал Сергей и бросил ложку. – В глотку не лезет.

Он откинулся на кучу ломкого хвороста и закрыл глаза. Плыло, качалось болото…

– Попей.

Он открыл глаза: Еленка протягивала большую эмалированную кружку.

– Выпей, – повторила она. – Нельзя же ничего не есть.

– Ослабнешь, – сказал Иван.

Сергей хлебнул: в кружке было молоко. Прохладное, густое, почему-то чуть горьковатое.

– Больше не коси, – сказал Вася. – Что осталось, мы с Михалычем подберем, а вы копешки готовьте. Пудика по три потянем, Михалыч?

– Потянем, чего же не потянуть?..

Поначалу сгребать мокрую осоку показалось делом почти пустяковым. Но осока была не просто тяжелой; она была цепкой, как колючая проволока, пласты ее упорно свивались в большие вязкие комья, в которых намертво запутывались грабли.

– Ты руками, Сережа, – сказала Еленка.

Руки ее уже были порезаны в кровь, до волдырей искусаны комарами. Но она двигалась легко и гибко, словно не чувствуя усталости.

– Здоровая ты девка, – сказал Сергей.

– Привычная…

Через час с дальнего конца топи вернулись Михалыч и Вася. Сунули держаки кос в раскисшую землю: