Не стреляйте в белых лебедей

Иван поздоровался со стариками, но они не ответили. Он прошел в комнату: Федор полусидел на кровати, обложенный подушками. На коленях у него лежал лист фанеры, а на нем – пузырек с клеем и стопка исписанных ученических тетрадей. Сбоку, у стены, спал ребенок.

– Здравствуй, – угрюмо сказал Федор. – Ну, что скажешь?

– Да вот… – Иван растерянно развел руками. – Навестить решил. Детишкам гостинца…

– Гостинец?.. – Глаза Федора странно блеснули, он даже приподнялся на локтях, стараясь рассмотреть, что именно положил Иван на стол. – А мне гостинца не захватил? Нет?

– Ты что это, Федя? – с испугом спросил Иван. – Что, худо? Ты лежи, лежи…

– Восемь пудов поднимал, – задумчиво и спокойно перебил Федор. – Восемь пудов. А теперь – вот!.. – Он подкинул в воздух исписанные фиолетовыми каракулями листы. – Вот, видал? Кульки клею. Копейка – кулек. Кто виноват, а? Молчишь?.. За славой все гнался. Получил славу? Тебе, хромому черту, хорошо: ты один, здоров как бык. А у меня – семь ртов. А я – кульки клею. Кулечки – малину продавать. Заработок – ровно на «Байкал». И то спасибо, свояк помог. Все занятие, артель «напрасный труд»…

В сенях хлопнула дверь. Федор рванулся.

– Кто?

– Да я, я, господи, – устало и безразлично сказала Паша. Вошла в комнату, увидела Ивана, качнулась, прислонилась к косяку и тихо сказала: – Здравствуйте, Иван Трофимыч…

– Принесла? – заглушив Иванов ответ, нетерпеливо спросил Федор.

– Принесла, – сказала Паша и достала из кошелки четвертинку. – Вот, Иван Трофимыч, все, что даете мне, на водку уходит. Каждый день требует. Каждый божий день…

Она опустилась на стул, все еще держа четвертинку в руке.

– Ну?.. Давай, ну?.. – зло и беспокойно закричал Федор.

– А что делать, а? – тихо продолжала Паша, не обратив на него внимания. – Ведь криком кричит от боли, исходит весь. А выпьет – вроде легче.

– Яд ведь, – сказал Иван. – Губишь ведь, Прасковья, опомнись.

– Знаю, – покорно согласилась она. – Врач специально предупреждал: ни капли.

– Ну давай, чего болтаешь?.. – грубо закричал Федор.

– Зачем же ты… – начал Иван.

– А что делать? – опять спросила она. – Вы крики его послушайте, хоть раз послушайте. Ведь Ольку уже напугал: плачет она ночами, дергается. Ну что делать, Иван Трофимыч, ну хоть посоветуйте…

– Давай, – крикнул Федор. – Давай, а то такой концерт устрою…

Иван нагнулся к столу, взял из рук Паши бутылку, все до капли вылил в большую эмалированную кружку.

– На!.. – Он резко сунул кружку Федору. – Пей!.. Ну?..

Федор взял кружку, но пить не стал. Глядел исподлобья: кружка дрожала в руке, водка выплескивалась на детские тетради.

– А ведь был мужик, – тихо продолжал Иван. – Восемь пудов поднимал. Характер имел.

– Раздавило меня… – опустив голову, сказал Федор. – Как червя, раздавило…

– Гляди, до чего семью довел, гляди, глаза не прячь!.. Старики на печке шевельнуться боятся, девчонка по ночам плачет, Паша – тень одна осталась. А ты все куражишься, Федор, все ломаешься, безобразничаешь… – Он закурил, отошел к окну. Крикнул, не оглядываясь: – Ну пей, чего дрожишь? Пей при госте один, если уж и мужика в тебе не осталось!..

Тишина стояла в доме. Ворохнулся на кровати ребенок, почмокал сладко губами и затих. У стола плакала Паша, а Федор не поднимал головы.

– Паш, слышь-ко, – вдруг тихо сказал он. – Ты, это… Ты рюмки бы подала, что ли…

– Федя!.. – выкрикнула Паша и, рухнув к ногам мужа, судорожно обняла их. – Федя! Феденька!..

Федор гладил ее по голове и, шмыгая носом, отворачивался: не хотел, чтобы видели слезы.

– Ну, что ты? Ну, Паша? Ну, неудобно: гость пришел, а ты… Дай-ка нам рюмочки лучше. Рюмочки, огурчика…

– Сейчас, Феденька, сейчас, – с торопливой готовностью сказала Паша, вставая.

Всхлипывая и ладонями вытирая слезы, прошла на кухню. Иван молчал.

Федор повозился, то ли устраиваясь поудобнее, то ли от смущения. Сказал:

– Не сердись, Трофимыч. Не выдержал. Жалко себя стало, силы своей… – Он помолчал. – Ты знаешь… Знаешь, в суд я подал.

– Знаю.

– Ну вот… – Федор вздохнул. – Затаскают тебя, поди.

– Меня-то ладно. – Иван потушил окурок, вернулся к Федору. – Меня-то ладно, Федя. Тут хуже дело получается. Так получается, что работяг ты премии лишишь. Квартальной премии. А ведь они-то ни в чем перед тобой не виноваты.

– Как?

– На первое место по району вышли. А если суд, то, сам понимаешь, срежут. Знамя-то еще, может, оставят, а премию…

Вошла Паша, принесла две рюмки, тарелку с огурцами.

Мужчины молча чокнулись, несколько торжественно выпили.

Федор сунул в рот огурец, сказал деловито:

– Надо, Паша, к Ефиму Лазаревичу сходить и забрать назад то заявление.

Паша молча посмотрела на Ивана.

– Это свояк нам затмение устроил, – виновато улыбнулся Федор. – Хорошо, до позора дело не дошло. Сходишь, Паша?

– Схожу.

– Ну, молодец, – с облегчением вздохнул Федор. – Умница ты у меня и душа добрая. Будь здоров, капитан, и не сердись: тошно мне, знаешь…