Не судьба

Михалыч отбывал в ночь с Центрального вокзала. Странный поезд, идет по окружной через Донбасс, двигается к столице Украины, а затем Белоруссии и только тогда заворачивает в Литву. Перед тем как пойти проводить дворника — хотя бы до вокзала, мы занимались приготовлениями. Я бегал по адресам, найденным коробке шефа, общался с теми, кто по какой-то причине не смог вовремя дать в долг Артуру, Оля висела на телефоне, связываясь то с одним подрядчиком, то с другим и везде получая однообразные ответы: «отправили, ждите, возможен недокомплект по не зависящим от нас причинам». Тринадцатая шахта, начав с разгона, перейдя к обустройству основного своего ствола, внезапно затормозилась в скорости проходки. Оля злилась, что смежники срывают сроки, но ни она, ни руководитель планового отдела, кажется, заменивший еще и племянницу Ковальчука на посту перспективного планирования, ничего не могли сделать. Сама фифа, как ее называла солнышко, тоже бегала, но больше от телефонных звонков и приказов на подпись. Словно работа ей обрыдла выше всяких пределов — или с непривычки от свалившихся некстати обязанностей. Кажется, у нее случился стресс, впрочем, дядя должен был понимать, куда ставит молодую и необстрелянную жизнью родственницу.

Впрочем, я все это узнавал и сам на бегу, помимо работы, стараясь вечером обойти или обзвонить, как получится, как можно больше знакомых шефа с тем, чтоб получить примерно одинаковые ответы. Артур насобирал бы эти злосчастные девяносто тысяч, вот только неопределенности в лице дюжины знакомых, близких и не очень, товарищей и друзей по институту и по работе, которые по разным причинам не смогли выдать возложенную на них сумму оказалось больше, чем он планировал. Каждый говорил по-своему о причинах отказа, но чаще всего причины сводились к личным, о коих перед незнакомцем и заговаривать не хотелось. Всех их и так протрясла милиция и прокуратура, возвращаться к выбившей на время из колеи теме, очень не хотелось. Тем более, общаясь с человеком, который, кстати, рубля тому не предложил.

Это я осознал как раз в промежутке между квартирами состоятельных друзей шефа. Не то, что хотя б один из них задал мне прямой вопрос, но он читался в глазах почти всех: а сколько я сам внес в копилку? Вдруг понял, что Артур не из вежливости не спрашивал, просто не хотел втягивать своих сотрудников в авантюру, ставшую внезапно роковой, не желал подставлять под удар, понимая, что выдать они могут немного, кроме Фимы, понятно, который тоже ничего не дал в долг, а вот вреда этот случай принес немало.

Но я остановился, лишь когда список закончился. Возвращаясь домой, спрашивал себя, что получил в ответ, какие нашел доказательства? И вынужден был признать — никаких. Я все пытался подсознательно понять, как же так вышло, что ни тот, ни другой, ни десятый человек не смогли помочь. Не захотели или что-то уже знали? Я не нашел ответа, верно, и захоти его найти, не смог бы докопаться.

И вдруг осознал, что это не просто опрос, а понимание того, насколько шеф был именно начальником, а уже потом другом. Да, хорошим человеком, справедливым руководителем, к которому я так прикипел, что нуждался, ровно в брате, но другом в последнюю очередь. Он мог входить в положение, давать советы, и в то же время, он настолько оказывался дальше — с каждым листком бумаги, перебираемым в коробке — что теперь я видел лишь его призрачный силуэт. Если я и далее буду искать — Артура, а не его убийц. Трагедия, происшедшая с ним вдруг послужила мне лишь поводом для собственного переосмысления шефа. Он мне казался самым надежным, самым близким, самым… тем самым человеком, которого так трудно заменить, который окажется рядом. А он уплывал все дальше и дальше, я уже едва мог различить его.

Все, что узнал за время с февраля, все отдаляло. И его знакомые обоих полов, больше женского, к которым Артур был так неравнодушен, его жена, о которой я узнал немало сплетен, в том числе и от самого супруга, в виде довольно безжалостной переписки с уехавшим в Ленинград однокашником — там она представала в виде туповатой самки, не умеющей ничего, кроме как стараться и угождать, не видящей дальше своего носа. Свекровь отличалась тем же, но хоть о детях в письмах не было худого слова, да, их шеф любил искренне, жалея только, что не может побыть с ними подольше и воспитать куда лучше, чем «безмозглая курица».

Он представал мошенником и аферистом, да удачливым, да старающимся никому из знакомых не навредить, но заставляя страдать тех, кого не любил или больше — презирал. А таковых находилось немало. Он получал угрозы, больше от бывших коллег по работе, по потребкооперации, кажется, отвечал на них, не то словом, не то делом. Я перестал исключать тот факт, что его сделка с «Рабочей одеждой» была прекращена именно по причине происков конкурентов, а не потому, что гигант швейной индустрии вдруг расщедрился одеть наш город в «варенку».