(не)свобода

В дверь постучали – тихо, но так, что Леонов услышал. Он догадывался, кто может быть за дверью.

И угадал.

В кабинет Леонова вошел совсем еще молодой человек с вытянутым лицом, светлыми глазами и челкой на правую сторону – очень похожий на Путина в молодости.

– Заходите, Руслан. Ждал вас в течение дня, странно, что так поздно приходите.

– Простите, Фома Владиленович, дела служебные отвлекли. Ну, то есть, бумажки.

Канабеев прошел к шкафу и присвистнул.

– Это что, ваш прикид?

В витрине из пуленепробиваемого стекла размещалась позолоченная мантия, вышитая крестами и изображениями Николая Угодника. Здесь же хранилась подсвеченная галогеном церковная утварь: золотое кадило с инкрустацией, которое он ездил освящать на Афон; котел для варки мира с двуглавым орлом – пузатый, словно самовар; алый алтарный покров, обшитый бахромой из позолоченной ткани; дарохранительница, скипетр, примикирий, и главное – главное – саркофаг с пальцем Порфирия Эфесского. Саркофаг Леонову передал один из знакомцев по девяностым, опасавшийся (небезосновательно), что наследники после его внезапной смерти могут распродать всё самое ценное, что оставалось в доме, включая саркофаг. Собственно, со слов этого самого знакомого, во время одного из хозяйственных споров подорвавшегося на собственной гранате, Леонов и знал, что хранится в саркофаге. Сам он его крышку никогда не открывал, причем сам не знал, почему: то ли по религиозным соображениям, то ли… То ли боялся, что знакомец его кинул, и в саркофаге на самом деле ничего нет. Может, поэтому Леонов и не торопился передавать мощи Останкинскому приходу, а держал у себя в стенах телеканала, где ни у кого не возникло бы соблазна приставать к владельцу с вопросами по поводу церковной утвари.

– Вроде того, да, – улыбнулся Леонов. – Надеваю, на праздники.

– Выглядит здорово, – одобрил Канабеев. – А я еще вижу вискарик. Угостите?

Леонов поморщился, но быстро взял себя в руки.

– Конечно, чувствуйте себя как дома.

Канабеев словно воспринял его слова буквально: щедро плеснул себе виски в стакан и вольготно устроился в одном из кресел. Леонов второй раз подавил приступ раздражения, но припомнил, где работает Канабеев, и спрятал кулаки в карман.

– Новости у меня скверные, Фома Владиленович. – Канабеев пригубил виски, который выдерживался раза в три дольше, чем Канабеев служил в органах, и одобрительно кивнул. – Не хочет наш объект раскалываться.

– Как не хочет? – нахмурился Леонов. – Полковник мне давал гарантию, что… Что смешного?

Канабеев смотрел на то, как в стакане играет коричневая жидкость.

– Знаете, Фома Владиленович, я верю, что существуют на свете два типа людей. Те, кто говорит, и те, кто делает. Вот полковник Романов – он из первых. Он умеет красиво говорить – и красиво задавать вопросы, что немаловажно в его профессии, – но делает, м-м-м, всё плохо. Давайте на пальцах: улик по театру никаких, всё какая-то ерунда, которую придумывает полковник, подозреваемый не колется, свидетелей нет…

Леонов облокотился на искусственную колонну в углу комнаты и сложил руки на груди.

– А вы, надо полагать, принадлежите второму типу?

Молодой человек довольно кивнул и снова отхлебнул виски.

– Да. Мы с коллегами – люди дела. – Он быстро поднял глаза на Леонова. – Слышали про дело Сугробова?

Разгром следственных управлений МВД. Конечно, Леонов слышал.

– Ну вот это наша работа. – Канабеев встал и прошелся по кабинету. – Завтра в театре Шевченко будет обыск, в котором наш с вами общий знакомый, полковник Романов, хочет принять самое деятельное участие.

– Я знаю.

Фланирующий по кабинету Канабеев запнулся и замер на полушаге.

– Откуда?

– Это вы мне скажите. – Под бородой Леонова зашевелилась улыбка. – Как человек дела. Днем это каким-то образом появилось в лентах всех агентств, а потом исчезло. Как вам такая магия?

Канабеев закусил щеку.

– Я узнаю, кто мог бы слить инфу. – Он стоял у окна и наблюдал, как по Садовому текут автомобили. – Но моего предложения это не меняет. – Он повернулся к Леонову, рука в кармане брюк. – Я бы хотел присмотреть за Романовым, проконтролировать, так сказать, чтобы наш полковник-монархист с катушек не съехал. – Канабеев крутанул стакан в руке. – В нашем управлении, видите ли, очень заинтересованы в положительном исходе дела.

– Подробности узнать вы мне, конечно, не дадите? – усмехнулся Леонов.

– Мы дадим вам кое-что интереснее, Фома Владиленович. – Он ткнул пальцем в пустое место со стикером «Пятая печать». – Мы засадим театралов в колонию, закроем театр Шевченко и не дадим свершиться «Пятой печати». – Он серьезно посмотрел на Леонова – так, что у того по спине побежали мурашки. – Вы ведь всё еще верите в Империю, Фома Владиленович?

– Всем сердцем.

– Тогда вы понимаете, что это необходимо. Мы найдем то, что следственная группа найти не сможет. – Канабеев поставил стакан на то место, где была «пятая печать». – И ваши враги будут повержены.

– Но что потребуется от меня?

Канабеев улыбнулся.