(не)свобода

В Тверской районный суд он тем утром пришел в похожем состоянии усомнившегося Макара. Пристав, парень возрастом младше Олега, с редкой рыжей челкой и родинкой посередине лба, напоминавшей третий глаз, раскрыв паспорт, заулыбался, поднял голову – и Олег приготовился услышать вопрос, который он слышал уже в какой – сотый? пятисотый? тысячный? – раз: «Что, внук того самого?».

Единственное, что удивило Олега: обычно его об этом спрашивали люди постарше, лет пятидесяти. Для молодых Руцкой стал уже фигурой из документалок на YouTube или книжек по истории.

– Однофамилец, – сказал Олег.

– А-а-а, – протянул пристав, заполняя графы журнала. – Я уж подумал, идете власть брать!

Вот это Олег слышал реже, но оскомину тоже успело набить.

– Нет, у нас ее забрали.

Пристав не понял шутку, или только сделал вид. Олег отчеканил, в какой зал и к какому судье ему надо, и прошел через рамку металлоискателя, где его дотошно осмотрели.

– Вас, небось, каждый день об этом спрашивают? – проявив чудеса проницательности, спросил пристав, возвращая Олегу тщательно осмотренную сумку.

– Спрашивают-спрашивают, – хмуро заверил Олег, после чего по разбитой лестнице Тверского суда пошел наверх, пропуская каждую вторую ступеньку.

Судили электрика. Дела его были плохи: за нападение на полицейского ему грозило до десяти лет. Впрочем, с трансляций митинга на Тверской было хорошо видно, что до инкриминируемого подсудимому удара по полицейскому он просто не добрался бы: его скрутили у автозака с известным оппозиционером, причем скрутили сразу четверо человек, повалили лицом на землю и понесли в другой автозак, – но кого и когда это волновало?

Самое грустное, что на митинге Шпак – так звали электрика – оказался случайно, когда просто шел в магазин за пивом.

– За пивом? – удивлялся Олег, просматривая фото с материалами дела. – И что, кто-то правда в это поверил?

– А что такого? – усмехнулась редактор Элина. – Шел человек выпить с мужиками, вышел из метро, а тут – митинг.

– Но у него же был флаг России на плечи наброшен, потом он им размахивал…

– Слушай, я понимаю, конечно, что в это трудно поверить, но кто-то в конце января еще не доотмечался, – Элина верстала выпуск, так что не отлипала от экрана, – представь себе.

Шпак сделал то, что от него ожидали менты: признал, что на месте он был, а уже позже адвокат по назначению – суетливый Харон процессуального конвейера – убедил электрика, что признание обеспечит ему и расположение следователя, и понимание суда. В конце концов, все люди, все понимают, что вещи могут происходить случайно, главное – вот тут подписать, вот тут и еще вот в этой галочке расписаться, – и всё будет хорошо, в камере долго не продержат, суд будет короткий, уже скоро вернешься к семье, поверь моему слову, мамой клянусь, всё будет в шоколаде.

Шоколад оказался горьким: спустя полгода Шпак всё еще находился в СИЗО. (Рак прямой кишки второй стадии? Нет, не слышали.)

Новые адвокаты пытались показать видео задержания, ловили ментов на лжи, едва не подрались сразу с тремя обвинителями (зачем нужны три прокурора, чтобы осудить простого электрика из Мытищ?). Дочь электрика, красивая, но явно опустошенная процессом, была вынуждена выслушать собственные показания о том, как отец ее за что-то бил. Потом электрика всё равно осудили на три года – и не посмотрели ни на мать-гипертоника, ни на дочь-студентку на платном обучении, – а Олег всё это добросовестно снимал, пользуясь добротой начальника приставов, включившего его в последний момент в список людей, которым разрешили съемку. Судья – ее звали Марина Костюченко – казалась незаинтересованной, и то и дело заглядывала в телефон; на судьбу электрика ей было наплевать. Вот на что ей явно было не наплевать, так это на внешний вид: когда с судьи внезапно слетела мантия, она вдруг сконфузилась, стала прикрывать обнаружившийся под мантией спортивный костюм, к ней тут же секретарша подскочила с булавками да пуговицами – в общем, цирк. Хорошо, Олег успел всё это на камеру заснять, хотя фотки получились смазанные. Он даже заголовок придумал, чтобы подчеркнуть судейское падение, но теперь сомневался, уместно ли шутить в данном случае, – все-таки семью электрика было жалко.

Уже после суда Олег предложил матери Шпака бутылку воды, но та отказалась. Она была как будто не совсем здесь, не в суде. Олег не знал, что сказать ей, – что вообще в таких случаях говорят? – и просто ушел, стыдясь, что оставляет ее одну в узком коридоре с желтыми стенами и запахом краски.

На крыльце стояла и курила адвокат Муравицкая. Под ногами у нее валялись два недокуренных бычка. Двор суда был пуст, на ветру сушился мент.

Олег написал редактору в «Telegram», что статью тот получит к семи, и направился в ближайший от суда переулок, в сторону метро.

– Эй, Робин Гуд!

У пожарной лестницы, прислонившись к пузырящемуся от сухой краски ящику с песком, стояла Саша Шпак. Куртка была плотно застегнута, голова прикрыта капюшоном. Слёзы надежно запрятаны в глубину глаз.