(Не)сводная, или Маша для Медведя

– Глеб, мы ни на что не будем претендовать… – быстро отзывается женщина. – Я собираюсь сделать анализ, но даже если окажется, что ошибки нет… можешь не беспокоиться на этот счет.

А вот уже после этих слов я действительно вскипаю. Поумнела она, говорит? Тогда зачем несет подобный бред? Неужели и вправду думает, что я озабочен лишь вопросами наследства?!

Но ответить ничего ей не успеваю: Людмила неожиданно улыбается.

– И потом: делить наследство в ближайшее время точно не понадобится. Я не для того вернулась, чтобы хоронить Александра. Он не умрет.

Думаю о ее словах, пока топчусь под дверью палаты. Людмила заявила, что отправится к моему отцу одна. И одна будет с ним говорить. Я засомневался, но всего на мгновенье. Что уже терять-то? От него все врачи практически отказались, перспектив все равно никаких. Не то чтобы вдохновился заявлением женщины, но кто его знает? А вдруг? Бывают же в жизни чудеса…

А самому себе боюсь признаться в том, что на самом деле жду еще одного чуда. Что этот дурацкий анализ окажется отрицательным. Я по-прежнему ни на шаг не приблизился к разгадке того, где может скрываться Маша. Но не сомневаюсь, что найду ее. Найду в ближайшее время. Василий поможет, или сам наткнусь на какое-то решение, но найду. А вот что делать дальше…

Смотрю на белую, плотно прикрытую дверь и прислушиваюсь. Людмила там уже больше четверти часа. И ничего не слышно. Во всяком случае, отцу точно не хуже, иначе она давно бы выбежала и позвала на помощь. И внезапно понимаю, что меня распирает от любопытства. Чем они там занимаются?

Осторожно опускаю ручку, пристраиваясь ухом к образовавшейся щели. Зрелище, конечно, со стороны то же. Как шпион, ей-богу! Уже и не помню, когда в последний раз вот так подслушивал у двери. Наверное, еще в школе, когда опасался, что за очередную выходку отец лишит меня карманных денег. А теперь… что я собираюсь там услышать?

В палате совсем тихо. Явно не происходит ничего ужасного. Наоборот, я пока ничего не вижу, но кажется, что оттуда веет каким-то умиротворением. Чем-то давно забытым… И мне становится еще интересней, открываю дверь шире и делаю пару шагов, замирая в узком коридорчике. И только после этого различаю тихие голоса. Почти шепот.

– Мы с тобой такие дураки. Столько времени потеряли. Столько лет… Мила… Милая моя Мила…

Конечно, он же называл ее именно так. Я именно теперь вспоминаю эту игру слов, которую так любил отец. Милая Мила – в детстве мне казалось это сопливой глупостью. А теперь от умиления щемит сердце. Старею что ли? Даже и не знал, что способен на такую реакцию.

– Наверное, раньше это было невозможно, Саш. Я ведь была уверена, что собственное достоинство дороже любви. Что остаться правой важнее, чем быть с тобой, чувствовать твое тепло. Только сейчас поняла до конца. Мне потребовалось уехать на край света, чтобы осознать, что не могу больше жить без тебя.

– Тогда оставайся со мной, родная. Ужасно эгоистично просить тебя об этом. Сейчас, когда от меня прежнего сохранилась лишь оболочка. Но я хочу последние дни, часы, все, что осталось, провести с тобой.

– Не спеши списывать себя со счетов, Медведев, – женщина тихо смеется. – Теперь я так просто тебя не отпущу… – кажется, собирается сказать что-то еще, но голос отца перебивает, внезапно становясь громче.

– Глеб, у тебя никогда не получалось подслушивать. Давай, иди уже сюда.

Я, кажется, краснею. Во всяком случае, когда выхожу из своего укрытия, щекам нестерпимо горячо. Надо же, оказывается не разучился еще смущаться, кто бы мог подумать!

Людмила полусидит на краю кровати, опустив голову на грудь отца. Их пальцы переплетены и от трогательности этой сцены у меня подозрительно начинают щипать глаза. И в горле как-то странно першит. Точно старею. Или глупею. Стал таким сентиментальным.

Они оба ничуть не смущаются моего присутствия, даже поз не меняют. Отец продолжает поглаживать свободной рукой ее волосы. Но приподнимает брови, изучающе глядя на меня.

– Маша где? Снова в институте? Ты же обещал, что сегодня вы приедете вместе.

Обнимающая его женщина внезапно меняется в лице. Распрямляется, а мгновенье спустя вскакивает с кровати, с неожиданной прыткостью оказываясь рядом со мной. Ее глаза темнеют, и от завертевшейся там гаммы чувств мне становится не по себе.

– В смысле вместе? Глеб, ты же не хочешь сказать, что это она?

Осекается, в испуге оборачиваясь на бывшего мужа. Отец, и без того бледный, делается еще белее.

– Она? Это что значит? Глеб?

А я молчу. Хочется придушить их обоих, что заварили всю эту кашу. Что так усложнили жизнь и себе, и нам. И одновременно меня просто потряхивает от потребности оказаться там, у кровати, где только что находилась Людмила. Признаться ей, что она все правильно угадала, и та женщина, по отношению к которой я должен проявить и ум, и настойчивость, – ее дочь. И отцу признаться, что мне, как никогда, нужна его поддержка. Потому что страшно, как маленькому. Я дико, безумно боюсь потерять самое дорогое, что только что обрел. И не знаю, что делать.