Не такая, как прочие

Адька и Анна инстинктивно сдвинулись поближе, не спуская глаз с потемневшего Левиного лица. Адька спохватился – голос его срывался:

– А как же… Ну, запасы… А если на самолетах…

– Сгорели на хрен все запасы, осенью еще. Бадаевские склады разбомбили. А самолеты… Смеешься ты, парень, что ли… Там только немцы летают и город бомбят. Чтоб добить тех, кто пока сам не помер. У меня мать и двух сестренок убило. В сентябре, когда артобстрелы начались, – окаменев лицом, коротко рассказал Костя.

– Господи… – Анна закрыла лицо руками.

– Не все так плохо, – вмешался Лева. – Там же теперь еще Дорога Смерти есть. Это по Ладоге, там кольцо не сомкнули. Все-таки доставляют какие-то продукты. И людей эвакуируют. Зимой по льду машины пускали, а с весны корабли ходят. Может, и ничего…

– Почему же тогда – Смерти? – выдавил Адька.

– Так в Ленинграде говорят. Потому что обстреливают и бомбят дорогу эту. Треть примерно на ней пропадают. Может и больше. А официально – Ледовой называлась зимой…

– А вам к балке – зачем? – вспомнил Адька.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – отрезал Лева.

– К партизанам? И здесь появились? – догадалась Анна и сразу умоляюще прижала руки к груди: – Ох, не надо! Пропадем теперь через них!

– Как так – пропадете? – удивились разом оба командира.

– Да так! – отчаянно выкрикнула она. – Так, что под Великими Луками, говорят, за связь с партизанами две деревни сожгли до тла вместе с жителями! А нас здесь не трогают и жить дают нормально, потому что не гадит никто!

– Не га-адит?! – грозно попер на нее Лева.

– Это так вы борьбу с врагом называете? – строго наведался Костя.

– Вы армия – вы и боритесь, а у нас и оружия нет! Вы воюете, а мы за вас отдуваемся. Жизнью своей платим, детьми! Потому что немцы только там щадят население, где оно покорное! Не надо нам тут никаких партизан – это вам любой скажет! Знаю, как это бывает, слышала: партизаны ночью прибежали, взорвали и убежали – а в деревне наутро десять человек повесили. Нет уж, благодарим покорно, идите, откуда пришли! – такой длинной и страстной речи, на памяти Адьки, его всегда тихая и робкая мама не произносила еще никогда.