Не только Евтушенко

Джордж Уолш, наш редактор в издательстве «Макмиллан», прочтя посвящение, спросил: «А что, других родственников у вас нет?» Рецензии на книгу были сплошь положительные, кроме одной, кажется, в «Денвер Пост», которая начиналась так: «Как можно доверять авторам, которые посвятили свою книгу коту?“

Смерть Вилли – в пятнадцать с половиной – я переживал не меньше, чем смерть отца. Похоронен Вилли тайно, ночью, во дворе, прямо под моим окном. И вот, спустя четырнадцать лет, в тысяче миль от своей могилы он стоит передо мной в лучшем своем возрасте – рыжий подросточек, месяцев восемь-девять, с вопрошающими, умненькими, в белых обводах очами.

Всмотревшись, заметил отличия: рыжая шубка квебекца была, пожалуй, более яркой, с испода не сплошь белый, как Вилли, а тремя ромбиками, геометрически точно вставленными в шею, живот и в причинное место. Лапки, как у Вилли, в белых сапожках, зато хвост не в пример Вилли – пушистый, праздничный, щегольский, в огненно-рыжих кольцах.

Каков прикол! Ночное солнышко. Мечтал о женщинах – вот и вымечтал: ласковый, как женщина, рыжий кот с яйцами.

Взял на руки – легкий, как перышко. Изголодал бедняга – на еду набросился и первые дни ел все, что и я: по утрам хлопья с молоком, вечером грибную запеканку с вермишелью или картошкой и даже ягодные пироги. Вот только кофе и чай не пил. На ночь уходил, какая бы погода ни стояла. Я за него беспокоился: в лесу полно зверья, ночи дождливые или морозные – других вариантов тут нет. Прибежал как-то под утро после проливного, во всю ночь, дождя: сухой. Значит, знал лес и где прятаться от непогоды. Разогнал моих приятелей, белок и бурундучков, теперь они боялись сойти на землю и громко выражали свое возмущение с деревьев. Приходил ровно в семь утра и в семь вечера на позывные Би-би-си. Утром, поев и распугав звериную мелкоту, уносился, задрав нарядный хвост, в лес. Вечером проводил со мной часа два в машине, играя и ласкаясь, пока я читал Пруста. Кто кого ласкал: я – кота, или кот – меня? Или кот сам себя – с моей помощью?

Еще одно отличие от покойника Вилли: нежный, отзывчивый, ласковый, хоть и рыжий. Или насчет рыжих – еще один стереотип?

Я приучал его к «тойоте», решив взять в Нью-Йорк и смутно представляя трудности его провоза. Да и как этот дикий ласковый зверь, отведавший вкус свободы, будет встречен моими домашними кастратами, которые отлично спелись за одиннадцать лет совместной жизни? Котофеев и – фей с улицы, которым мы давали временный приют – перед тем как найти им хозяев, – наши встречали нельзя сказать что с распростертыми объятиями. А тем более этого, с мужскими причиндалами, которые болтались у него между ног и, как мне казалось, мешали ходить.

А какая альтернатива? Оставить домашнего, балованного котенка в диком лесу, когда зима катит в глаза, а зимы в Квебеке суровые? Кемперов, которые могли бы его, пожалев, подкормить, и сейчас не густо (почему мне и досталась престижная 39-я площадка), а с начала сентября и вовсе никого? Коту, похоже, ничего здесь не светит, кроме верной гибели.

Размышляя так, я выносил за скобки, что всерьез влюблен в этого кошачьего подростка, напоминавшего дорогого моего покойничка Вилли, которого я пережил уже на четырнадцать лет, а этот, скорее всего, переживет меня. Не назвать ли его Вилли? Или это будет предательством по отношению к изначальному Вилли?

Или Прустом, которого уже прочел до середины? Или Моншерами – он так трогательно чуток со мной? Лёша, то есть le Chat у французов. А как, кстати, по-здешнему «кис-кис»? Может, назвать Квебеком? Но это индейское слово, хоть и звучит для меня по-французски. Перебирал в уме, но единственного, в точку, так и не находил. А как, интересно, звали его прежние хозяева? Жан? Франсуа? Марсель? Почему бросили? Скорее, потеряли – таких котов не бросают: игривый, ласковый, любимый. Не успевший еще одичать, но уже привыкший к вольной жизни. Вот его хозяева сложили палатку, собрали вещи, а кота всё нет. Час звали, два – и укатили: ничего, не пропадет. Или решили вернуться за ним через неделю. Я представлял себе: возвращаются прежние хозяева и забирают у меня кота. Он, вестимо, тут же к ним: комплекс Каштанки. Я заметил: стоило кому-нибудь поблизости развести костер, как мой кот стремглав туда. Не в пример его прежним хозяевам, я костров не развожу, а для готовки пользуюсь электрочайником и портативной газовой плитой.

Стоит, пожалуй, сократить пребывание на Святой Анне и уехать с котом до уик-энда. И как только принял решение, вспомнил волшебное слово, бывшее у квебекцев в наибольшем употреблении, точнее в злоупотреблении, и заменявшее им целый словарь. Мой кот – до того, как стать моим, – должен был знать его наизусть. Так он стал Бонжуром.