Не только Евтушенко

Я тоже не помню, чтобы ссорился с гениталиями противоположного пола, да они и не для ссор созданы, но для «неизъяснимых наслаждений», так? Конечно, можно себе представить какую-нибудь истуканку-фанатичку типа героини еврейского народа Юдифи, отсекающую голову возлюбленному из идеологических соображений, или той же Далилы, антигероини еврейского народа, но я в эти сказки не верю, да и слава богу, теперь не библейские времена. Куда ближе мне история с отсечением гениталий Хроносом папе Урану, когда тот уже достиг оргазма с матерью-женой Геей, но член излился в море, и из пены явилась Афродита. Так что не зря работал старик. Классный миф, но никакого отношения к моему переезду из столицы русской провинции в имперскую: искусство – это эрекция, а не оргазм, и все равно куда излить застоявшееся семя.

В море так в море.

Наступательный и отступательный периоды жизни. В моей, как и в любой другой. Теперь я, как рак, пячусь назад. Уполз в свою нору. Смирись, гордый человек. Как в самосочиненной эпитафии Сковороды: мир меня ловил, но не поймал.

Меня – потерял. А я – вот он: сижу и стучу по клаве.

Колобок.

Не тот, который из анекдота: «Колобок, колобок, я тебя сейчас съем». – «Господи, ну и задолбали меня сегодня! Во-первых, я – беременна. А во-вторых, я – Дюймовочка». Нет, я – настоящий Колобок, сказочный.

Тогдашний мой переезд в Москву можно объяснить тем, что наступательный стиль моей жизни превратился в экспансионистский. Я как русский крестьянин, который, вместо того, чтобы укореняться на своей земле, высасывал из нее все соки и уходил на новые. Ключевский полагал это злокачественным пороком русской истории: экспансионизм кончился тем, что Россия заглотила больше земель, чем могла переварить. Спустя несколько сотен лет она извергла их обратно, но это – забегая вперед на пару десятилетий. Тем более, в моем случае может быть и иное объяснение: кровь кочевых предков, их страсть к перемене мест в поисках Земли обетованной взыграла во мне, когда я возмечтал до отчаяния переехать из Ленинграда в Москву – мечта неосуществимая, и я еще могу оправдать тех, кто верит байкам о помощи КГБ, несмотря на неправдоподобь. Но не тех, кто эти байки распространяет. Юнна Мориц прислала мне недавно свои книжки с сопроводилкой, где среди прочего опровергает эти наветы: «А квартирку вам поменяли все-таки мы со Змойрой (Царство ему небесное, добрейший был человек, чистый, как дитя!), а совсем не те, про кого думает скушнер».

В том-то и дело, что не думает, а врет как сивый мерин – так Юнне и отписал. Он вообще враль каких поискать – чего стоит его мемуар о Бродском, который объявлен другом, хотя Ося не выносил его за версту!

А кто такой Змойра, который помог мне выбраться из гиблого Питера? Чем объяснить мою забывчивость – беспамятством или неблагодарностью? Лучше бы последнее, учитывая, что я сочиняю мемуарный роман. Пусть лучше ретроспективное искажение памяти, чем провалы в ней – диссоциативная амнезия.

Точнее все-таки: метафизический роман.

Именно в связи с моим неожиданным отвалом из Питера на меня и стали навешивать все смертные грехи и шить чуть ли не шпионское досье, которое много лет спустя, в отместку за публикацию «Трех евреев», скушнер и озвучил, разложив по пунктам со свойственным ему педантизмом школьного ябеды-лгунишки. Самое замечательное в этом мифе, что в КГБ я пошел будто бы самолично, чтобы бороться с антисемитизмом. Вот это нонсенс – сунуться в логово антисемитизма, к которому я тогда и в самом деле был чувствителен, чтобы с ним бороться? Каким образом? Кто же я тогда? Нечто среднее между убийцей Столыпина Богровым, авантюристом Феликсом Крулем и честертоновым человеком, который был Четвергом? Интервьюер – скудоум под стать Саше, к тому же его ученик как стихотворец, эпигон эпигона – интересуется, не герой ли я Достоевского?