Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла

Мы с Гартом поняли его намек и остались у стола, а Торндайк снял шляпу, прошел к длинному секционному столу и наклонился над телом жертвы этой ужасной трагедии. Некоторое время он не двигался, сосредоточенно рассматривая тело — несомненно, в поисках синяков и других следов борьбы. Затем он нагнулся еще ниже и тщательно исследовал рану, особенно у краев разреза. После чего резко придвинулся ближе, вглядываясь, как будто что-то привлекло его внимание, вынул увеличительное стекло и взял маленькую губку, которой обтер обнажившийся выступ позвонка. Затем снова дотошно осмотрел это место через лупу и с помощью скальпеля и зажима вытащил что-то, осторожно сполоснул этот предмет и еще раз рассмотрел через лупу, держа его на ладони. Потом, как я и ожидал, он достал свою «коробочку для улик», вынул из нее конвертик, опустил в него этот крошечный предмет, надписал конверт и положил его обратно.

— Кажется, я увидел все, что хотел, — сказал он, кладя коробочку в карман и надевая шляпу. — Встретимся завтра утром на дознании у коронера.

Он пожал руку Гарту, и мы вышли на относительно свежий воздух.

Под разными предлогами Торндайк оставался в окрестностях Олдгейта до тех пор, пока церковный колокол не пробил шесть, и тогда он направился к Хэрроу-аллей. Он прошел, медленно и с задумчивым видом, по этой узкой извилистой улице параллельно Литл-Сомерсет-стрит и вышел на Мэнселл-стрит, так что ровно в четверть седьмого мы оказались перед той самой табачной лавочкой.

Торндайк бросил взгляд на часы и остановился, настороженно глядя вперед. Через мгновение он достал из кармана свою картонную коробочку и вытащил те самые два снимка, которые уже успели повергнуть меня в совершенное изумление. Теперь они, казалось, и самого Торндайка изумляли не меньше, судя по выражению его лица; он поднес их к глазам и рассматривал, нахмурившись и постепенно приближаясь к подъезду рядом с лавкой. Тут я заметил какого-то человека, который шел в нашу сторону, разглядывая Торндайка с некоторым любопытством, но и с явной неприязнью. Это был молодой мужчина очень маленького роста, крепко сбитый, по виду еврей-иммигрант; лицо его, от природы мрачное и не располагающее к себе, было изрыто оспинами, отчего казалось еще безобразнее.

— Простите, — сказал он грубо, оттесняя Торндайка в сторону. — Я здесь живу.

— Прошу меня извинить, — ответил Торндайк. Он отошел на шаг и вдруг спросил: — Кстати, вы, случайно, не знаете идиш?

— А вам зачем? — угрюмо спросил тот.

— Да вот мне только что дали эти два снимка с текстами. Один, кажется, на греческом, а другой на идиш, но я забыл, какой где. — Он протянул карточки незнакомцу, который взял их и стал рассматривать с мрачным видом.

— Вот это идиш, — сказал он, поднимая правую руку, — а это — не греческий, а русский.

Он отдал карточки Торндайку, и тот принял их, держа, как и раньше, осторожно за края.

— Премного благодарен вам за вашу неоценимую помощь! — провозгласил Торндайк, но не успел он договорить, как незнакомец вошел в дом, захлопнув за собой дверь.

Торндайк бережно положил снимки обратно, опустил коробочку в карман и записал что-то в блокнот.

— Теперь, — сказал он, — моя работа завершена, за исключением одного маленького опыта, который можно провести дома. Кстати, я вытащил на свет божий крошечную улику, которую пропустил Дэвидсон. Это его разозлит. Хотя мне и не доставляет особого удовольствия щелкать по носу собственных коллег, но этот уж больно неучтив.

В повестке от коронера Торндайку предписывалось явиться для дачи показаний в десять часов, но его планам помешала консультация у одного известного юриста, так что на выходе из Темпла[101] мы уже опаздывали на четверть часа. Было заметно, что мой друг пребывал в отличном настроении, хотя он молчал и казался погруженным в раздумья; я заключил поэтому, что он доволен результатами своих трудов. Хотя мы ехали вместе, я все же воздержался от расспросов, но не столько из предупредительности, сколько из желания впервые услышать его доказательство вместе с показаниями прочих свидетелей.

Помещение, в котором проходило дознание, находилось в школе недалеко от морга. В пустом зале поставили длинный стол, покрытый сукном; во главе его сидел коронер, а одну из сторон занимало жюри присяжных, и я с радостью отметил, что большую часть их составляли люди, живущие своим трудом, а не бесцеремонные «профессиональные присяжные» с каменными лицами, столь падкие до подобных дознаний.

Свидетели сидели на стульях в ряд, а место на углу стола выделили адвокату обвиняемой, щеголеватому, одетому с иголочки джентльмену в золотом пенсне; еще несколько мест отвели репортерам, а публика всех сортов занимала поставленные рядами скамейки.