Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни

В моей жизни появился новый смысл, и он никак не был связан с моими подвигами и славой на поприще велоспорта. Кто-то, может быть, меня не поймет, но я перестал считать, что моя главная роль в жизни — быть велогонщиком. Отныне моей главной ролью станет другая — «человек, переживший рак». Я чувствовал, что накрепко привязан узами сочувствия к людям, страдающим от этой болезни и задающимся тем же вопросом, который не так давно мучил меня: «Я умираю?»

Я поговорил о своих чувствах и намерениях со Стивом Вулфом, и он сказал:

— Я думаю, рак был послан вам судьбой. Вопервых, потому, что вы были способны одолеть его, а во-вторых, потому, что ваш потенциал как человека гораздо выше вашего потенциала как велосипедиста.

В конце третьего цикла химиотерапии я позвонил Биллу Стэплтону и сказал ему: «Разузнай, что нужно предпринять, чтобы открыть благотворительный фонд». После этого Билл, Барт и еще один мой близкий друг, велосипедистлюбитель Джон Кориот, встретились со мной в одном из остинских ресторанов, чтобы обсудить этот вопрос. Мы еще не знали, что нужно сделать, чтобы открыть фонд, и где взять деньги, но к концу ланча нам пришла идея устроить благотворительную велогонку вокруг Остина. Мы назвали ее «Гонка за розами». Я спросил, у кого есть время, чтобы заняться воплощением этого проекта, и руку поднял Кориот. Он работал барменом в ночном клубе, где я в прошлом, бывало, прожигал свою жизнь, а иногда и подрабатывал барменом. Джон сказал, что его рабочий график позволяет ему посвятить данному проекту достаточно времени. Это было наилучшее решение: мы не хотели слишком увеличивать накладные расходы, нанимая людей, чтобы все, что нам удастся собрать, отдать на благотворительные цели.

Но основная цель создания благотворительного фонда долгое время ускользала от меня. Я понимал, что мой случай исцеления был достаточно уникальным, поэтому люди непременно прислушаются ко мне, но не хотел превращать фонд в свою личную трибуну. Я не считал себя кем-то особенным и не знал точно, какой была моя личная заслуга в собственном исцелении. Так что с целью существования фонда я еще не вполне определился. Я лишь хотел сказать людям: «Боритесь изо всех сил, как боролся я».

Разговаривая с доктором Николсом о возможных формах помощи раковым пациентам с моей стороны, я понял, что нужен фонд, который финансировал бы научно-исследовательские программы. Я чувствовал себя в таком долгу перед доктором Эйнхорном и доктором Николсом за их эрудицию, что мне захотелось попытаться хоть както; отплатить им за всю ту энергию и заботу, которую они и их подчиненные вложили в мое излечение. Я представлял себе во главе фонда ученый совет, который будет рассматривать заявки на финансирование и выделять нужные средства на наиболее ценные и полезные, на их взгляд, программы.

Но фронтов войны с раком слишком много, чтобы я мог сосредоточиться на каком-то одном из них. У меня появилось множество новых друзей, прямо или косвенно вовлеченных в эту войну, — пациентов, врачей, сестер, членов их семей и ученых, — и некоторые из них мне стали далее ближе, чем многие друзья-велосипедисты. И фонд мог бы помочь мне сохранить узы дружбы с ними.

Я хотел, чтобы фонд занимался всеми теми вопросами, с которыми мне пришлось иметь дело за месяцы моей болезни: преодоление страха, важность альтернативных мнений, основательное знание природы болезни, роль пациентов в процессе лечения и, главное, понимание того, что рак отнюдь не равносилен смертному приговору. Он может стать путевкой во вторую жизнь, духовную и лучшую.

По окончании последнего сеанса химиотерапии я оставался в больнице еще пару дней, восстанавливая силы и проходя завершающие лечение процедуры. Одной из них стало удаление катетера из груди. Тот день, когда его удалили, стал знаменательным для меня — ведь я жил с этой штуковиной почти четыре месяца. Накануне я спросил у Николса:

— Эту штуку уже можно удалять?

— Конечно, — ответил он.

Я испытал чувство облегчения. Раз ее можно удалять, значит, она больше не понадобится. Больше никакой химии.

На следующий день ко мне в палату пришел студент — практикант — удалять из моей груди это уродливое орудие пыток. Но без осложнений не обошлось: катетер так долго оставался в моей груди, что врос в кожу. Студент ковырял его, но достать не мог. Пришлось звать на помощь более опытного врача, который буквально вырвал катетер из моей груди. Было очень больно. Мне даже показалось, что я услышал хруст. Затем оставшаяся дырка загноилась, поэтому пришлось промывать рану и снова зашивать ее. Боль была ужасная; это была, быть может, худшая из процедур, пережитых мною за четыре месяца. Тем не менее я потребовал отдать катетер, потому что хотел сохранить его на память, и сохранил — он до сих пор у меня.