Не твои наследники (СИ)

Всё плохо. Не выходит смириться с происходящим. Внутренняя истерика нарастает как снежный ком. Исаев непросто трахает. Он наказывает, подключая к процессу весь свой необузданный гнев. Я продолжаю испытывать дискомфорт и рывками тянуть носом воздух. Голова под давлением его огромной ладони елозит по столу в такт толчкам.

Господи, пусть прекратит! Пожалуйста, пусть очнётся и отпустит меня! Он же не в себе. Явно не даёт отчёта своим действиям. Неужели пощёчина настолько сильно его задела, что он готов безжалостно размазать меня по столу?

Кусаю губы до крови и тихо скулю. Так унизительно я себя ещё не чувствовала. Так, наверное, трахают шлюх. Грязно и беспощадно. Не заботясь об их удовольствии.

Исаев приподнимает меня, прижимая спиной к своей груди. Прихватывает ладонью за горло, двигается резче, глубже, опаляя утробным рычанием висок. Жжение в промежности становится сильнее. Намного ярче. Раскалённая, словно лава кровь, ударяет в голову, заглушает все посторонние звуки и даже трели доносящихся звонков. В ушах нарастает шум. Каждое выплеснутое им слово ядом по венам проносится. Отравляет. Взращивает к нему ненависть и ещё какое-то чувство, что отчаянно пытается пробиться в скомканное Русланом сердце. В моё сердце.

Не хочу об этом думать сейчас.

Я его не люблю!

Я его ненавижу!

Ненавижу его!!!

Горю желанием прибить!

Вскрикнув от очередного глубокого вторжения, пытаюсь заглушить в себе эмоциональный взрыв. Приподнимаюсь на носочки в надежде ускользнуть, вцепляюсь пальцами в его запястье. Царапаюсь ногтями, зацепляя металический браслет часов. В голове всё ещё звенит. Звучание моего мобильного с трелью селектора врываются в мозг, возвращают утраченную ясность мышления.

— Отпусти, — шиплю, вспарывая кожу на его запястье. Хватка ослабевает.

— Твою мать! — рявкнув, вбивается в меня последний раз. Так глубоко пытается проникнуть членом, словно до этого не входил до самого конца. Непрерывно давит им. Давит. Давит. С какой-то отчаянной остервенелостью. Будто в последний раз наслаждается мной. Сгибаемся, теряя силы. Оба падаем ладонями на стол. Затем Руслан покидает истерзанное лоно, так и не дойдя до финала.

С облегчением выдыхаю. Сглатываю нервный ком. Веки опускаются, освобождая глаза от слёз. Если бы не рука Исаева, которой он всё ещё крепко прижимает меня к своей груди, я бы давно осела на пол как тряпичная кукла. Потому что ноги не держат, дрожат, напоминая желе. Тяжёлое сбивчивое дыхание мужчины горячо опаляет висок.

На какое-то время мы так и застываем, игнорируя чью-то настойчивость. Просто дышим. Оба приходим в себя.

— Прости, — хриплый шёпот просачивается в пространство. Я даже вздрагиваю от него. — Не знаю, что на меня нашло. Какое-то гребаное помешательство. Прости, Маша… Прости…

Он прижимается губами к затылку, а у меня сердце разрывается на куски. С болью пульсирует в груди. Мне наконец-то удаётся взять себя в руки и вырваться из душного плена.

Поспешно натягиваю трусы. Поднимаю брюки. Дрожащими пальцами привожу себя в порядок. По шороху ткани и глухому стуку пряжки ремня понимаю, что он тоже одевается.

На Руслана не смотрю. Не реагирую. Не разговариваю с ним.

Пусть валит на хрен со своими извинениями.

К черту его!

Всё к черту!

Звонки не прекращаются. Нарастают. Нервируют. Особенно его.

Матерясь, Исаев подходит к селектору. Резко отвечает секретарю.

— Да!

— Руслан Георгиевич, к вам организатор свадеб приехал. И заместитель ваш, Степан Андреевич. ЧП на стройке.

— Пусть подождут! — рявкает так, что даже я вздрагиваю от его жёсткого тона. Фокусирую на Исаеве опасливый взгляд. Он отключает селектор. Выуживает из ящика стола пачку сигарет с зажигалкой. Прикуривает с третьего раза. Нервничает. Его трясёт. Так же сильно как и меня.

Сделав глубокую затяжку, задумчиво выпускает изо рта плотный серый дым. Затем наши глаза встречаются. Смотрит на меня, словно очнулся от какого-то наваждения. Будто бы прозрел. Даже радужки стали намного ярче и светлее. В них появилась невыразимая тоска.

— Маша, прости… — раздаётся его собственный сдавленный голос.

Не отвечаю. Руки дрожат. Я вся дрожу, словно от дикого холода, хоть в кабинете достаточно тепло. Обнимаю себя за плечи.

Он подходит вплотную. Поправляет на мне воротник пиджака. Обнимает свободной рукой за шею, прижимая лицом к своей груди. Курит, царапая щетиной мой висок.

— Прости меня, — хрипит задушенно. — С катушек слетел. Затмение какое-то… Помрачение рассудка.

Я начинаю беззвучно реветь. Душе становится ещё больнее. Сердце не прекращает кровоточить. Оно едва справляется со своими обычными функциями. Плечи содрогаются в немом плаче. Его рука тотчас стискивает сильнее. До хруста лопаток. Фиксирует, чтобы не дёргалась.

— Маша, не надо, слышишь? Не плачь. Прости меня, малыш. Прости… — повторяет, будто раскручивают старую заезженную пластинку. — Прости, Машенька… Посмотри на меня.