Не твоя девочка (СИ)

Тут он все-таки покраснел.

— Но ничего не было, правда. Я бы никогда так не поступил…

— А она? — вопрос вырвался сам собой.

— Я не хочу об этом, понимаешь? Мы посидели с ней, она много рассказывала о себе, сильно напилась. Я отвез ее домой и все. Потом несколько раз созванивались, мы правда хорошо поладили, у нее же никого не было, понимаешь?

Я снова ревела, жалея попеременно то непутевую Юльку, зачем-то решившую, что можно так легко разбрасываться жизнью, то Богдана, не знаю зачем и почему. И даже немного себя. Когда он сказал про то, что Юля приезжал благодарить, в сердце кольнуло, чего уж скрывать.

— И ты не знаешь почему она могла это сделать?

Вертелецкий развёл руками и покачал головой.

— Я звонила ей за несколько дней до этого, но она не пожелала со мной разговаривать.

— Я правда не знаю причины. Может несчастная любовь?

Я прикусила губу и почувствовала на языке солоноватый привкус крови.

— Юлька? Из-за любви? Сомневаюсь…

— Все бывает первый раз, — сказал муж, но тут же опустил глаза, поняв, как глупо и неуместно прозвучали эти слова.

— Ты думаешь, что она из-за тебя? Да? Ты поэтому такой?

Богдан покраснел, сжав кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Я не знаю, Алис.

* * *

На похоронах народу было мало. Да что там, не было почти никого. Юля так и не обзавелась друзьями-товарищами. Коллеги из Москвы приехать не пожелали, родственников никого не осталось. По крайней мере близких. Были мы с мужем, воспитатель из детского дома и бывший Юлькин парень. То самый, что еще недавно подавал на нее заявление в полицию. Охрана Вертелецкого создавала видимость толпы и хоть как-то компенсировала отсутствие людей.

На улице с самого утра шел дождь, противный сентябрьский дождь. Промозглый кладбищенский ветер пролезал в ворот и полы пальто, пронизывая холодом до костей. Я как-то держалась, наевшись успокоительных и почти не плакала. И только дома вновь никак не могла успокоиться, пока вызванный мужем врач не вколол снотворное.

А на следующее утро я не смогла встать с постели, потому что заболела.

И это, наверное, было тогда спасением. Болею я всегда сильно, с высокой температурой и жуткой слабостью, иногда даже теряя сознание от упадка сил. Вот и тут несколько дней провалялась в беспамятстве, просыпаясь, чтобы выпить лекарство и кое-как добраться до туалета. И все это время, когда удавалось хоть немного пободрствовать, я видела рядом с собой Богдана. Он или сидел возле кровати, наблюдая за мной, или спал рядом, забывшись тревожным сном, или промокал мой лоб холодным полотенцем, сбивая жар. В общем всячески способствовал моему выздоровлению.

Признаться честно, я совсем не думала про подругу, точнее про то, что её больше нет, в голове стояла звенящая пустота и только сны, красочные и живые иногда приносили Юльку в воспоминаниях. Вот мы первый раз дали отпор обидчицам, вот сбежали из детского дома и целый день шлялись по улицам города, воруя мороженое и пирожки у уличных продавцов. Вот я уезжаю за руку с дядей и вижу, как Юлька влепилась в окно лицом, отчего нос смешно впечатался и стал похож на пятачок. Мне и смешно, и грустно, но на самом деле я бесконечно и эгоистично счастлива. Знаю, что будь она на моем месте, то испытывала бы то же самое. Такова человеческая сущность. До поры до времени мы заняты только собой, мало думая о том, какую боль причиняем близким. Она влепилась в то проклятое, грязноватое стекло таким же сентябрьским холодным утром, как и в день своих похорон, и зло смотрела мне вслед.

Это была самая долгая болезнь в моей жизни. После первой тяжелой недели с высокой температурой и бредом, наступила вторая. Слабость, непроходящий кашель, мучивший целыми днями и особенно ночами и тяжелые мысли. Мысли были до того вязкими и густыми, что казалось, я и сама в них вязну, путая сны с явью, настоящее с выдуманным. В голову то и дело лезли вопросы — как, зачем и почему, но ответа так и не находилось.