Не тычьте в меня этой штукой

Откуда-то у меня над головой донесся выстрел, но никакой пули не просвистело, а у меня не было намерения сжиматься от страха дважды за один день. Более того – не было и сомнений в природе этого огнестрельного оружия: на сей раз гавкнуло будь здоров, хоть и сплюснулось немного тяжелым воздухом, – крупнокалиберный пистолет, заряженный дымным порохом. В вышине, на самой кромке хребта мне махал широкополой шляпой всадник – он уже начинал спускаться с небрежной легкостью (и таким же пренебрежением к своей скотине) мастера конной езды. Мастерицы, как выяснилось, – и скотина такого слова не заслуживала. «Ке кабалло!»[144] Я это сразу понял, хотя прежде ни разу не встречался с истинными «байо нараньядо» – мышастыми с яркой рыжиной, а хвост и грива чисто белые. Он был целым – у кого поднялась бы рука кастрировать такого коня? – и спускался по корявому каменистому склону так, будто под копытами у него Ньюмаркет-Хит. Техасское седло с низкими луками и двумя подпругами украшали серебряные «кончос» по тисненой коже причудливой выработки, а сама девушка была одета, как экспонат из музея Старого Техаса: «стетсон» с низкой тульей, лентой из шкуры гремучей змеи и тесьмой плетеного волоса, бандана, чьи концы спускались чуть ли не до самой талии, коричневые «ливайсы», заправленные в невероятные «джастины», сами, в свою очередь, вправленные в антикварные испанские стремена из серебра и снабженные шпорами Келли, со всей очевидностью, отлитыми из золота.

Она обрушилась к подножью в сопровождении маленькой лавины – вожжи болтаются, сама приварена к седлу яростной хваткой бедер; жеребец перемахнул канаву так, словно ее там и не было, и театрально замер у «роллз-ройса». Лишь камешки брызнули в стороны.

Я открутил вниз окно и выглянул наружу, придав лицу вежливости. Меня приветствовали противные хлопья пены из конского рта; жеребец продемонстрировал часть своих огромных желтых зубов и предложил откусить мне лицо, поэтому я быстро закрутил стекло обратно. Девушка рассматривала «роллз»; лошадь пронесла ее мимо окна, и я вперился в великолепный ремень мексиканской работы с кобурами «бускадеро», где хранилась пара девственных «кольтов» с драгунской насечкой – модели 1840-х годов, еще под бумажные гильзы, и щечками работы Луиса Камфорта Тиффани[145], вне всякого сомнения, датируемыми, быть может, двадцатью годами позже. Оружие она носила для Юго-Запада правильно – рукоятками вперед, точно готовая к пижонскому перекрестному выхватыванию, как принято на Границе, либо ближнему кавалерийскому бою (что гораздо разумнее). И кобуры не привязаны, само собой: перед нами не голливудская имитация, а подлинная историческая реконструкция. (Попробуйте запрыгнуть в седло или хотя бы пробежаться с пистолетами в открытых кобурах, привязанных к ногам.) Из седельных ножен торчал – что крайне уместно – приклад магазинного «винчестера». Из тех, что «Один на тысячу».

От шляпы до подков она, вероятно, стоила целое состояние – мне тут же явилось множество новых способов применения богатства, – причем все это не считая, собственно, ее великолепной персоны, которая выглядела еще ценнее. Я, как вы наверняка уже догадались, не особенно интересуюсь банальным сексом, особенно с женщинами, но видение это недвусмысленно всколыхнуло мою вохкую плоть. Шелковая блуза клеилась к ее совершенным формам нежным потом, «ливайсы» отнюдь не скрывали собою тазобедренных наслаждений. У нее была идеальная круглая и твердая попка наездницы – но не массивная ширь барышни, севшей верхом в слишком юном возрасте.

Я выбрался с другой стороны машины и обратился к девушке по-над капотом – всадницких навыков мне хватает на то, чтобы никогда не пытаться заводить дружбу с усталыми жеребцами в жаркие дни.

– Добрый день, – сказал я, предлагая тему для взаимного обсуждения.

Она окинула меня взглядом с ног до головы и обратно. Я втянул брюшко. Лицо мое выражало пустоту, на какую я был в тот момент способен, но она знала, знала. Они, знаете ли, всегда знают.

– Привет, – ответила девушка. Я задохнулся.

– Не могли бы вы случайно подсказать мне дорогу на «Ранчо де Лос Сьете Долорес»? – поинтересовался я.

Ее вспухшие, будто изжаленные пчелами губы разомкнулись, белые зубки раздвинулись на волосок – вероятно, это означало подобие улыбки.

– Сколько стоит это старое авто? – спросила она.

– Боюсь, оно вообще-то не продается.

– А вы глупый. И слишком толстый. Но милый. – В голосе ее звучал оттенок иностранного акцента, но не мексиканского. Может, Вена, может, Будапешт. Я снова спросил дорогу. Она подняла рукоять красивого арапника к глазам и осмотрела горизонт на западе. В ручки таких арапников вправляют куски рога с просверленными дырками – они в здешнем климате полезнее телескопов. Впервые в жизни я начал понимать Захер-Мазоха[146].

– Езжайте вон туда, через пустоши, – показала девушка. – Ничем не хуже дороги. А дальше – по костям, когда доедете.