Не убий

– Люди Дьявола не чтят жизнь, – продолжал Преподобный. – Они явились, как гости, но прошло время, и они увидели, что сильнее нас. И они забрали себе то, что им не принадлежало. Люди Дьявола забрали всю пыльцу священной вербы – наше благословение, лекарство от болезней и ран. Но этого им показалось мало, и они забрали наши реликвии – привезенные первыми поселенцами изделия из золота и редких камней. А после этого они стали забирать наших дочерей и жен, а кто противился хотя бы словом, того убивали. И они забрали жизнь у многих мужчин. И они забрали честь у многих женщин, и женщины эти не перенесли позора. Так было до тех пор, пока Спаситель в милости своей не повелел Людям Дьявола уходить. И они покинули нашу землю, а теперь вернулись опять. Мужайтесь, братья и сестры, час суровых испытаний вновь настал для нас. Вознесем же молитвы за то, чтобы чужаки, отбирая наше имущество, не отнимали жизни. Попросим же Спасителя заступиться за нас, и жен, и матерей, и детей наших. Аминь.

Я вернулся домой. Речь Преподобного не шла у меня из головы, и я просидел до заката, думая только о ней. Потом лег спать, а проснулся утром от крика. Я вскочил, выглянул в окно и увидел чужаков. Их было четверо, они как раз выходили из дома Винтеров, и крик доносился оттуда. Женский крик. Я стоял и смотрел, как чужаки усаживаются в устрашающего вида машину. Мать подошла сзади и положила руку мне на плечо.

– Они зайдут еще в пару домов, – сказала мать, – и через час или два будут у нас. Им нужна пыльца, Джонас. Ты посмотришь на них и отдашь ее. Ты понял? Ты отдашь им все, что у нас есть.

– Не отдам, – сказал я. – Они ничего здесь не получат.

– Ты отдашь им все, – повторила мать. – Ты понял, Джонас? И скажешь спасибо, когда они уйдут.

Я склонил голову. В этот момент машина чужаков взревела и тронулась с места. Я отошел от окна, сел на табурет и просидел так, пока дверь в наш дом не распахнулась, отворенная снаружи пинком.

Много позже я понял, что стал взрослым именно в этот момент. Что-то щелкнуло, переключилось во мне. Я даже думать стал по-другому.

Беретта

Оружием вездеход Гамадрил все-таки нагрузил – Волчара отменно наладил дисциплину, и слушались его беспрекословно. Иногда я ловила себя на мысли, что, не будь он преступником, из него мог бы выйти прекрасный боевой командир… А потом смеялась над собой.

Через четверть часа мы отправились в деревню, единственный населенный пункт этой планеты. Путь до нее занял часа три. Мы ехали молча. К сожалению. В тишине трудно отогнать непрошеные мысли.

Сомневаться надо было раньше. Я уже все для себя решила, разве не так? Да и поздно теперь – мы на месте, пыльца практически у нас в руках. Зачем мне сейчас снова колебаться?

Черт, пусть бы ныл Псих, пусть бы матерился Гамадрил – что угодно, лишь бы нарушить сводящую меня с ума тишину.

Накатила головная боль. В этот раз я ей почти обрадовалась – она оглушала, не давала думать.

Я покосилась на довольные рожи экипажа. Они ехали за миллионами. Волчара – за роскошными домами и элитными клубами. Гамадрил – за дорогими развлечениями и эксклюзивными шаттлами. Псих – за престижными аукционами и высококлассными борделями.

Я ехала за жизнью: операция, способная меня полностью излечить, стоила семьсот тысяч.

Жители деревушки разбежались, едва только увидели наш вездеход, и лишь слабый отголосок заполошного колокольного звона метался над опустевшими улочками.

– Пока всю деревню не выпотрошим, не отвлекаться, – распорядился Волчара. – Закончим – вот тогда и повеселимся.

Мы начали обыскивать дом за домом. Мужики громили убогое убранство в поисках пыльцы, а я стояла в дверях и наблюдала, не грозят ли нам неприятности. Впрочем, самаритяне, как и предсказывал Волчара, жались по углам своих кособоких хибар и не думали сопротивляться.

В глазах всех жителей деревни застыло одинаковое выражение – страх и смирение. Испуганные девчонки старательно избегали жадных взглядов Гамадрила; он облизывался, глядя на них, громко ржал и, гнусно ухмыляясь, обещал вернуться. Здоровые парни молча, безропотно сносили тычки и оскорбления Психа – он пришел в полный восторг и стал похож на мелкую, обнаглевшую от внезапной безнаказанности шавку.

От этой безмолвной покорности мне становилось невыносимо погано на душе.

Я стискивала зубы: миллионы гала-кредитов.

Да черт с ними, с миллионами.

Семьсот тысяч.

Одна операция.

Моя жизнь.

А эту планету я просто забуду. Навсегда выброшу из памяти.

Нам потребовалось несколько часов, чтобы выпотрошить деревню. Пыльцы набралось столько, что даже дотошный Псих бросил подсчитывать будущую выручку.

Остался всего один дом, стоявший на отшибе. Едва мы вошли внутрь, его обитатели, изможденная бледная женщина лет тридцати пяти и молодой парень, видимо ее сын, немедленно переместились в дальний угол.