«Не убивайте чудо!» и другие рассказы

Прошло время. Петя окончил учебу. Но врачом не стал. У него открылись другие таланты. Он торгует на рынке овощами и фруктами, которые выращивает на даче семья Пасюков. Весело торгует, с песнями и танцами, как любят африканцы. И из всех продавцов у него самый высокий доход.

Парню на Украине очень нравится. Он уже со знанием дела «шокает», «трескает» сало с чесноком и просится у отца Евгения поалтарничать. Но тот пока не решается. Подруги Олесе завидуют. Петька Пасюк не пьет, как их «ироды». Не гуляет. Жену любит страстно, по-африкански. И Олеся вот-вот должна родить пятого ребенка.

– Ты Петя, это, притормозил бы, постился бы больше. А то, глядишь, у нас скоро весь приход будет чернокожим, – с улыбкой говорит ему отец Евгений.

– Я приехал сюда любить и иметь много детей, – смеется Петька в ответ.

Петька Сопля

Над Петькой всегда все смеялись. Был он щупленьким, маленьким, болезненным, тихим. Уши как локаторы, нос картошкой, а на носу этом очки. И не просто очки, а еще и на резиночке вокруг головы. Мамка затягивала, чтобы не спадали.

В детском саду он часто писался. И воспитательница из каких-то своих педагогических побуждений ставила его в мокрых старых растянутых колготках, с дырками на пальцах, перед всей группой на стул и говорила: «Смотрите, дети, Петя у нас маленький. Петя описался! Стыдно, Петя!»

Петьке было стыдно. Очень. Он стоял, опустив голову, а из носа у него вытекала предательская зеленая сопля. Он громко втягивал ее обратно, а она опять текла. А дети смеялись. И из-за мокрых колготок, и из-за этой сопли. И просто потому, что воспитательница так хотела.

Потом в школе, когда его также будут ставить за какие-то провинности перед классом, а повзрослевшие дети будут смеяться, он опять будет опускать голову, а из носа так же будет течь. И к нему надолго приклеится – Петька Сопля.

* * *

Самым ярким воспоминанием его раннего, досадовского детства было мамино окровавленное лицо. И папкин пьяный крик: «Убью!»

Отец бил, мамкина голова болталась из стороны в сторону, как на нитке, и Петька боялся, что она оторвется. Мама старалась не кричать, не хотела пугать сына. Лишь закрывала голову руками и шептала: «Выйди, сынок, не смотри».

А Петька от страха не мог даже уйти. Он забился в угол и, как загипнотизированный, смотрел на мамкину мотающуюся голову. И описался.

Папка тоже смеялся тогда над ним. Каким-то сумасшедшим пьяным смехом. И орал: «Ты не мужик, ты – сыкун!»

Потом отец по пьяни убил кого-то на улице, его посадили. В колонии он и сгинул.

Чуть повзрослев, Петя узнает, что замуж за папку его мать вышла, пытаясь сбежать от точно такого же своего отца – буйного алкоголика, который так же бил смертным боем его тихую, безответную бабушку Веру. От такой жизни умерла она совсем не старой, в пятьдесят восемь лет. И на похоронах люди даже не понимали, хорошо это или плохо. Лишь тихо повторяли: «Отмучилась, сердешная».

Бил он и Ольку. И пошла она за первого встречного, лишь бы кончился весь этот кошмар. Сбежать не получилось. Муж оказался таким же…

Но помер в колонии отец. И остались они с мамой Олей одни. Оба тихие, забитые. Поломанные какие-то. И не грустили из-за этого, и не радовались. Ковыляли дальше по жизни.

Жили бедно. Ольга получала пенсию по инвалидности (отбил ей муж почки) и работала у них в подъезде консьержкой и уборщицей. Иногда, за какие-то копейки, жильцы просили ее прибраться у них дома. Она делала все старательно и молча. Люди ее не обижали, но считали странной и относились свысока. Может, специально, а может, и нет.

Она и дома много молчала, но Петьку любила очень. Обнимет, бывало, и плачет… И шепчет: «Что ж за судьба у нас такая, сынок… Хорошо хоть ты на отца с дедом не похож… Тихий».

А Петька слушал и думал, хорошо это, что он тихий, или нет.

Ни в классе, ни во дворе его не любили. Таких вообще не любят. Неудачников, которых побила жизнь. Как будто считают, что, раз не добила, обязательно нужно добить.

Как-то в школе затащили его мальчишки в туалет и давай дразнить: «Сопля! Сопля! А твой отец – убийца! А мамка – уборщица!» А один добавил: «Она и у нас дома толчок моет!»

Петька хотел убежать, а они начали толкать его и смеяться: «Трус! Ну, ударь, ударь!» А Петька не мог. Он боялся драться – все вспоминал то мамкино окровавленное лицо и звериный оскал отца. И ему, как и тогда, хотелось забиться в какой-нибудь угол.

Мальчишки сорвали с него очки, а Игорек, тот, который хвастался про толчок, швырнул их в унитаз. Петька испуганно щурился, а потом заплакал. И потекла та сопля… Его били. Били и хохотали. Потому что тихий. А они – сильные. И пригрозили напоследок: «Скажешь кому – еще больше получишь».

Он не сказал. Когда все ушли, залез рукой в унитаз и достал свои очки на резиночке. А когда вернулся в класс, на доске было написано: «Сопля – трус!»

* * *

Спокойней всего ему было в больнице. Петька часто болел бронхитами, воспалением легких. Мог лежать там неделями. Врачи были хорошие, добрые. Над ним не смеялись. А молоденькая улыбчивая медсестра Ириша даже угощала конфетами.